Свяжи меня
Шрифт:
— Серьезно?
Уильям кивнул.
— Но только если сама хочешь. Я больше не хочу тебя расстраивать.
Мне не понравилось это смешанное чувство — будто у меня действительно появился мужчина вне моей семьи, который заботится обо мне. Тот, кто искренне интересовался мной, без скрытых мотивов, и от кого не нужно что-то скрывать.
— Слушай, тебе необязательно это делать. Мне жалость не нужна.
— Не делай так, — мягко попросил он.
— Как?
— Не закрывайся.
— Я не закрываюсь.
—
Я выдернула свою руку из его ладони.
— Что за черт с этими эмоциональными качелями? Сначала ты говоришь, что не хочешь меня расстраивать, потом раздражаешься, потому что я не хочу говорить?
— Это разные вещи. Мне искренне хочется узнать о твоем отце, а ты не хочешь рассказывать. Но не потому, что тебе больно, а потому, что ты не хочешь говорить со мной о нем.
— Ты меня бесишь.
— Но я прав, — глядя на то, как я сдулась, он добавил, — верно?
— Ладно, да. Ты прав. Теперь счастлив?
— Нет. Но что-то говорит мне, что должен бы, потому что ты нечасто признаешь, что не права.
Я рассмеялась, чтобы замаскировать свой гнев.
— Мне бы понравилось, отхлещи я тебя по заднице прямо сейчас.
Уильям подмигнул.
— Мне бы тоже понравилось. Очень.
— Ты уверен, что раньше преподавал, а не занимался психологией? Я имею в виду, ты прочитал мои эмоции, как заправский психиатр.
— Когда проводишь у психолога столько времени, сколько провел я, волей-неволей нахватаешься от него.
— Но ты же не считаешь, что мне нужен психолог?
— Я начал терапию, когда умерла мама. По той же причине и начал играть в футбол. Врач предложил мне это, как способ выплеснуть свой внутренний гнев.
— Мне было интересно, почему молодой богач выбрал футбол. Я думала, что вы все играете в гольф или лакросс.
— Мой дедушка разбогател, потому что получил спортивную стипендию в колледже, играя в футбол, — рассмеялся Уильям. — Не имея инженерного образования в сочетании с тем, что тот вырос на птицеводческой ферме, он никогда не смог бы разработать нагреватель для курятника, на который и получил патент, а значит, не заработал бы свои миллионы.
— Ты шутишь, да?
— Нет, не шучу.
— Кажется, терапия тебе действительно помогла. Я имею в виду, ты получаешь удовольствие не только от футбола, но и смог собрать свою жизнь воедино и начать двигаться дальше.
Он рассмеялся.
— Это просто умело выстроенный внешний фасад.
— Очень сомневаюсь.
— Скоро ты убедишься, что все мы здесь немного не в своем уме.
Преподаватель английского, живущий во мне, нахмурился, узнав цитату из книги Льюиса Кэролла.
— Я была практически уверена в этом еще до начала работы в «1740».
— Как насчет небольшого количества бесплатной терапии?
— Ладно. Почему бы и нет.
Уильям пристально посмотрел
— Расскажи мне о своем отце, Софи.
Это не было просьбой. Это было приказом. Хотя в конце фразы было что-то такое, утешительное.
— Мой отец — папочка — это мой мир и Вселенная. Он тот, ради кого встает и садится солнце.
— Истинная папина дочка.
Я кивнула.
— Моя бабушка рассказывала мне, как мама часто говорила, что когда я была ребенком, то могла закатить самую сильную истерику в мире, но стоило прийти папе, и я успокаивалась. Ему даже не нужно было брать меня на руки. Как только я чувствовала его присутствие, все сразу становилось лучше.
Проницательный Уильям заметил:
— Это впервые, когда ты упомянула свою мать.
— Думаю, это потому, что я не слишком много о ней помню. Она погибла от несчастного случая, когда мне было три года.
— Мне жаль.
— Все нормально. Я бы сказала, ты знаешь, что я чувствую, но тебе должно быть тяжелее. Ты знал маму дольше.
— Думаю, потерять маму тяжело вне зависимости от того, сколько тебе лет.
— Как и у тебя, нам помогали бабушка и дедушка. Но все равно, папа делал для меня все, что мог. Он участвовал во всем, неважно, кормлении или купании. Не знаю, откуда тот брал столько энергии — заботиться обо мне, управлять фермой в течении недели, устраивать соревнования по выходным. Но каким-то образом ему удавалось. — Подумав о том, как много мог мой отец, я в гневе стиснула зубы. — Давным-давно он был воплощением крепкого ковбоя. А потом гребаный врач отнял у него все это. Сначала тот перестал пользоваться веревками, потому что руки потеряли свою хватку. Потом перестал ездить верхом.
Сжав кулаки, я вспомнила мучительное выражение лица своего отца в тот день, когда он не смог сесть в седло. Слишком гордый, чтобы попросить помощи, он попросту перестал ездить верхом.
— Потом перестал ходить.
— Теперь он привязан к инвалидному креслу?
— Да.
— Я мог бы еще раз сказать, что мне жаль, но это слишком незначительно для того, через что он прошел. Для него должно быть так мучительно все это, но и для тебя — тоже. Понять, что твой супергерой смертен, что он живой человек, бренный и хрупкий.
— Да, — прошептала я.
— Тем не менее, все как-то выровнялось. Тот, о ком когда-то заботились, стал заботиться сам. — Он внимательно посмотрел на меня. — Вот почему ты пошла работать Доминой. Чтобы поддержать отца деньгами.
— И ради брата. Ему всего семнадцать, — напомнила я.
На этот раз Уильям не стал спрашивать, а просто нежно прикоснулся к моей щеке.
— Ты хоть представляешь, насколько ты удивительная?
Я застеснялась его прикосновения и комплимента.
— Ничего такого.