Сын графа Монте-Кристо
Шрифт:
— Да,— ответил Ансельмо, заикаясь,— я… действительно… кое-что вспомнил… Послушайте,— продолжал он затем, немного оправившись, — оставьте эту женщину до утра у себя, а завтра я ее увезу.
— А если она помрет за ночь? Впрочем, и то сказать, в такую погоду и собаку не выгонишь… только кто же при ней останется?
— Я,— твердым голосом сказал Ансельмо,— но об одном прошу вас — удалите дочь…
— Я ей постелю в смежной комнате, и пусть себе спит с Богом. Как бы только не нажить неприятностей.
—
Старуха, обрадованнная неожиданной наживой, уступила просьбе Ансельмо. Весь этот разговор происходил в одной из комнат нижнего этажа.
Ансельмо и хозяйка вернулись в конуру где лежала Зильда. Она снова впала в забытье. Ее дочь присела на коврик, лежавший возле убогой постели.
— Милое дитя мое,— кротким тоном сказал Ансельмо,— матушке вашей стало легче. Я останусь при ней, а вы ступайте и ложитесь — эта старушка проводит вас в комнату…
Девочка тихо и твердо ответила:
— Я не покину маму и никуда не пойду.
Ансельмо удалось все-таки уговорить ее, и она подошла к кровати.
— Мама,— прошептала она,— ты меня слышишь?
— Не будите ее,— сказал Ансельмо,— она спит.
Девочка удивленно взглянула на него.
— А вы? — робко спросила она.— Вы в самом деле останетесь при ней?
— Да.
— Вы знаете маму?
— О нет… впрочем, я… да ложитесь вы скорей: сами на ногах не стоите. Не бойтесь — я отсюда никуда не уйду.
— И позовете меня, если она проснется? Она такая добрая, моя мама!
— Непременно… Даю вам слово.
Девочка поцеловала больную и ушла в каморку, смежную с той, в которой лежала Зильда.
Через четверть часа все затихло — ребенок заснул. Ансельмо снова подошел к больной.
Снизу доносились песни, крики и голоса опьяневших посетителей жалкой таверны. Они по-своему веселились, и какое им было дело до того, что у них над головой умирал человек!
Да, Зильда умирала… Лицо ее постепенно бледнело и уже исказилось предсмертными судорогами.
Бывший каторжник ходил взад и вперед по комнате, иногда останавливался перед кроватью и, вглядываясь в лицо умирающей, старался воскресить в своей памяти давно забытые, дорогие черты…
Мало-помалу в доме все стихло.
Ансельмо почувствовал какое-то облегчение и, усевшись в ветхое кресло, задумался. Вдруг он вздрогнул.
Из груди умирающей вырвался глубокий и тяжелый стон. Зильда беспорядочно двигала руками, будто искала что-то. Каторжник подошел к ней и взял ее руки в свои.
— Чего вы хотите? — спросил он.— Вам больно? Вы страдаете?
Нет.
— Так успокойтесь… и спите.
На
— Уснуть… да… сейчас…— прошептала она, а потом произнесла: — Проклятая! Проклятая!
Голос Зильды был какой-то тусклый, и он никоим образом не разбудил бы ее мирно спящую дочь. Лицо несчастной приняло довольно странный вид, а волосы ее как будто моментально поседели.
Ансельмо наклонился к ней.
— О, злодей! — продолжала умирающая.— Я была честной девушкой! А он… мне еще не минуло четырнадцати лет… за что погубил меня? За что опозорил?
Бывший каторжник, затаив дыхание, прислушивался к этому бессвязному лепету, и на его лбу выступил холодный пот.
— Продолжайте,— тихо произнес он и затем прибавил: — Вы жили тогда в Сицгейме…
— Да, в Сицгейме… Там было так хорошо… Я приехала туда ребенком. Там еще была гора… и сосны… и поток. На берегу я часто играла… Все помню. Шалуньей была… смеялись мы… водой брызгались… Веселое было время.
Она захохотала, и смех этот жгучей болью отозвался в душе Ансельмо.
— Вот он приходит… добрый такой, ласковый… подошел и…
Бывший каторжник упал на колени и зарыдал.
— Говори! — прохрипел он.— Ради Бога, говори!
Умирающая соскользнула с кровати и встала перед Ансельмо.
— И… погубил, опозорил навеки,— глухо и злобно прошептала она.
Теперь Ансельмо понял все: эта женщина была Дженни Зильд, которую много лет тому назад он принес в жертву…
— А где дитя? — спросил каторжник, взяв умирающую за руку.
— Это он! — сказала Зильда, отшатнувшись от него.
— Да, это я… я — негодяй, злодей, убийца! Прокляни меня, но ради твоего последнего часа, скажи мне, что сталось с моим ребенком?
Зильда умолкла: последнее усилие ее надломило. Ослабевшей рукой она указала на дверь смежной комнаты.
— Она! Это она? — вскричал Ансельмо.— Это моя дочь!
— Да,— прохрипела умирающая.
И с этими словами, последними словами разбитой, загубленной жизни, Зильда рухнула на пол.
Все было кончено. Она умерла.
Каторжник бережно положил ее на постель и преклонил перед ней колени…
Убийца молился над трупом своей невинной жертвы!
На рассвете Ансельмо постучал в— дверь соседней комнаты. Девочка проснулась и минуты через три вышла к нему.
— Ваша мать умерла,— произнес он.
На другой день после похорон он сказал маленькой Дженни:
— Я был знаком с вашей матушкой, которая, умирая, взяла с меня обещание, что я не оставлю вас. Согласны ли вы жить у меня?
Осиротевшая Дженни, не имевшая ни родных, ни друзей, беспрекословно последовала за бывшим каторжником.