Сын вождя
Шрифт:
Они миновали главный дом. Увязая в сугробах, добрались до высокого стабура, на втором этаже которого хранились платья и гобелены — и который открывали только, если кто-то в доме играл свадьбу, чтобы оставить новобрачных на одну ночь вдвоем — и стали подниматься по лестнице, ведущей наверх.
Кадан поскользнулся на заледеневшей ступени. Льеф подхватил его и дальше понес уже на руках.
— Ключей же нет… — прошептал Кадан, обнимая Льефа за шею, но тот не обратил внимания на его слова. Опустил на секунду Кадана на дощатую площадку, ловким движением
Место, где они оказались, Кадан видел в первый раз. Здесь повсюду стояли сундуки и висели дорогие одежды, а в маленькое окошко под потолком заглядывала луна. В комнате было холодно, но от обилия тканей два горячих тела стремительно согревали ее.
Льеф затворил дверь. Пинком ноги сдвинул два сундука, бросил сверху ворох гобеленов и, обернувшись к Кадану, принялся стягивать с него одежду — сначала плащ, потом рубаху. Замер, разглядывая худенькое тело, и, тут же опустившись на колени, принялся целовать все, что находил — от ключиц до сосков и ниже, ниже, пока не очертил языком дрожащий пупок.
— Льеф… — выдохнул Кадан, вплетая пальцы в его волосы и невольно прижимая сильнее к себе.
Льеф чувствовал, как у самого его подбородка дрожит член галла, и это еще сильнее возбудило его.
Он стянул с Кадана штаны и толкнул того назад, заставляя опуститься на сундук, смять платья и гобелены обнаженной спиной. Сам северянин оказался теперь между широко расставленных ног Кадана и пару секунд разглядывал булочки, закрывавшие порозовевший вход. Поднял взгляд и увидел, что Кадан со страхом и ожиданием смотрит на него. Он весь дрожал в предвкушении того, о чем слышал, но чего не пробовал сам.
Льефа разрывали на части нестерпимое желание и тягучая нежность. Смочив пальцы слюной, он протиснул их между булочек и осторожно вошел.
Кадан вскрикнул и тут же прикрыл рот рукой.
Льеф смотрел на него, и взгляд северянина удерживал Кадана от накатившего страха и желания сбежать.
Льеф продолжал. Иногда он срывался, и движения его становились резкими, но через секунду замедлял их, разглядев в глазах Кадана боль. Наконец он накрыл рот галла поцелуем и, приставив к розовой дырочке член, вошел.
Кадан задохнулся от охватившего его незнакомого ощущения наполненности, от страха и желания, и странного чувства, будто он, всегда бывший лишь половинкой, теперь слился с другой своей половинкой в одно.
Льеф задвигался — яростно, не в силах утолить месяцами терзавшую его жажду одним глотком — и в то же время протяжно, наслаждаясь каждым мгновением соприкосновения их тел.
— Мой… — выдохнул он, покрывая поцелуями шею Кадана, плечи, лицо, — навсегда теперь мой. Не уйду к богам, если они не позволят взять тебя с собой.
Кадан обнимал викинга за плечи и, полностью отдавшись на волю уносивших его волн, просто сжимал спину Льефа и стонал. Он уткнулся лбом в крепкое плечо и тихонько пискнул, когда обнаружил, что рука Льефа легла на его
Льеф особенно резко вошел в него, и, вскрикнув в последний раз, Кадан выпустил семя в шершавую ладонь.
Потом они осели на сундук между свалившихся вещей и какое-то время просто обнимали друг друга, не двигаясь и тяжело дыша.
— Ка-дан… — прошептал Льеф, привыкая к имени, которое не произносил почти никогда. А Кадан молчал и только крепче вжимал его в себя.
ГЛАВА 9. Весна
— Почему ты никогда для меня не поешь?
Кадан, до тех пор смотревший Льефу в глаза и внимательно слушавший его, потупил взор.
Зима подходила к концу, но в усадьбе Хальрода все шло своим чередом. Разве что сразу после Соколиной ночи случился переполох — все говорили, что кто-то взломал стабур, где хранились платья и прочее добро. Но — как ни странно — ничего не взял. Кадан бледнел каждый раз, когда слышал обрывки подобных слухов, но Ингвар, старший из сыновей эрла, почти сразу же с хохотом сообщил, что кто-то, ведомый медом и волей богов, решил устроить себе первую брачную ночь.
Хальрод поворчал, но правоту сына признал — иного объяснения тому, что произошло, не нашел. А поскольку мед в Соколиную ночь лился рекой, никто так и не вспомнил, кто наворотил дел.
Через несколько дней скандал утих, и о нем никто уже не вспоминал, а размеренная домашняя жизнь потянулась своим чередом.
Льеф, конечно, больше так не рисковал. Наутро он и сам немного удивился тому, что натворил — но все равно не жалел. Вспоминая гибкое нежное тело, извивавшееся под ним, он думал, что сделал бы так еще и еще. Что нужно было сделать так уже давно.
И спустя пару недель после случившегося отвел Кадана в подземный дом. Здесь было не так мягко и тепло, и удалось лишь уткнуть его лицом в стену и взять со спины, чуть-чуть приспустив штаны. И хотя Кадан был сладким и нежным изнутри, Льеф отчетливо ощутил, что это не то. Он часто и торопливо целовал Кадана в загривок, молча извиняясь за то, что это все, что он может ему подарить. А когда все закончилось — долго не выпускал из рук, вопреки всякому смыслу опасаясь, что тот сбежит.
Кадану и вправду после этого раза было не очень хорошо, но через некоторое время он успокоился и уже так же льнул к северянину.
— Не хочу возвращаться к ним, — прошептал он, вжимаясь в плечо Льефа щекой.
— Я тоже не хочу, чтобы ты уходил.
Льеф помолчал и добавил:
— Мы уедем, как только двинутся льды.
— Твой отец отпустит нас?
— Я не буду спрашивать. Ты мой, а не его.
Кадан ничего не сказал. Хотя слова эти и звучали неправильно, ему все же становилось спокойно от них. И казалось, что если только Льеф все время будет рядом, то все всегда будет так же хорошо, как теперь.
— Ты не ответил на вопрос.