Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
Амнистируют ли они их, или применят к ним репрессии?
Какая судьба ожидает тогда семью Планкенхорст?
Известно ли власть имущим, какую роль сыграли эти женщины в освободительной борьбе?
Разве это возможно скрыть?
Может быть, удастся объяснить их поведение стечением обстоятельств?
Может быть, военные судьи разбираются в психологии и в психопатологии, возможно они признают, что эти женщины были временно невменяемы?
А что, если львиную долю их деяний переложить на мертвых или бежавших героев?
И разве исключено, что среди множества их бывших друзей найдутся такие, что захотят взять женщин под свою защиту?
А быть может, именно они-то и станут особенно яростно их преследовать?
А вдруг им все же придется предстать перед трибуналом? Что, если их осудят? Бросят в тюрьму? А может быть, даже казнят?
О том, что будет с ним самим, когда падет Вена, юноша не задумывался.
Он только перенес из осторожности в свою маленькую комнату во дворце Планкенхорст фрак и цилиндр, а калабрийскую шапочку и прочие атрибуты героических дней тщательно запаковал и отдал на хранение привратнику того дома, где он прежде жил.
Уж его-то наверняка не привлекут к ответственности.
Ведь за все это время он ничего не совершил – ни хорошего, ни дурного.
Он просто развлекался при виде зрелища, которое другие, более экзальтированные юноши, принимали всерьез.
А он, он принимал всерьез лишь вздохи прекрасной дамы своего сердца.
И вообще, он готов разделить участь своей любимой. Даже умереть с ней вместе будет для него счастьем.
Правда, эта последняя мысль порой угнетала его, особенно когда он рисовал себе картину их смерти; но в конце концов он примирился и с этим.
В последние месяцы на столе в зале дворца Планкенхорст часто можно было видеть книгу о жирондистах. Енё прочел в ней, что было немало случаев, когда девушка и юноша, невеста и жених, вместе ехали в роковой повозке и, всходя друг за другом на эшафот, кричали перед смертью «Vive la libert'e!» [57]
Даже с этой жестокой участью смирился юноша.
Он твердо решил: если Альфонсину постигнет беда, он покончит с собой.
Если Альфонсину бросят в темницу, он ради спасения любимой разворотит все камни, разрушит тюремные стены, растопит сердца судей. Он будет умолять, апеллировать, взывать к жалости, а если ничто не поможет, – убьет тюремного стража и похитит ее.
57
Да здравствует свобода! (франц.)
Если же случится самое страшное, если прольется драгоценная кровь Альфонсины, тогда прольется и его кровь. Пистолет уже заряжен, и на пуле, в обойме, выцарапано имя Альфонсины, чтобы он умер с ее именем в сердце!
Все это хорошо обдумал Енё в те редкие часы затишья, когда не слышно было орудийной стрельбы, и любимая девушка, положив свою отяжелевшую от бессонницы голову на его грудь, забывалась дремотой.
К вечеру третьего дня бои прекратились.
Основные силы защитников столицы признали себя побежденными. Отдельные небольшие группы еще продолжали отчаянное сопротивление в различных концах огромного города, а по главным его улицам уже маршировали под звуки фанфар победители.
В зале дворца Планкенхорст находились лишь трое: баронесса, ее дочь и Енё.
Вчерашние посетители этого дома исчезли без следа. И в ту самую минуту, когда под окнами раздалась музыка проходивших по улице войск, Енё услышал шаги на лестнице. Идут. Прямо сюда!
Он был готов ко всему, кроме того, что ему пришлось увидеть.
Старые знакомые, прежние поклонники баронессы, завсегдатаи вечеров во дворце Планкенхорст, снова входили один за другим с улыбающимися, торжествующими физиономиями, и всех их, без исключения, баронесса и Альфонсина встречали дружескими рукопожатиями; все громко смеялись, как смеются добрые друзья после долгой разлуки, после пережитых волнений, все чувствовали себя как дома и, перебивая друг друга, весело и радостно перебрасывались шутками, делились впечатлениями; обе женщины с непостижимой легкостью нашли верный тон в общем хоре: могло показаться, что прошедшие восемь месяцев невиданных и грозных событий были всего-навсего кратким сном, отделявшим вчерашний день от сегодняшнего.
Енё никто не замечал.
О нем просто забыли, словно его и не существовало на свете!
Никто из гостей долго не задерживался: ведь все заходили только сказать, что они живы и в хорошем настроении. Одни посетители сменяли других. Все светское общество возвратилось в город вслед за армией. Неожиданно Енё увидел только что прибывшую важную персону, и человек этот соизволил его приметить. Это был господин Ридегвари.
Он шумно вошел в зал, уже с порога приветствовал дам, затем пожал обеими руками протянутые ему ручки и. вполголоса обменявшись несколькими словами с баронессой, нашел глазами Енё, который стоял, прислонившись к стене в оконной нише, и молча наблюдал за разыгравшейся перед ним сценой.
Когда вновь прибывший гость подошел к дамам, Ридегвари тут же направился к Енё и с деланной приветливостью воскликнул:
– Сервус, мой дорогой! Как хорошо, что я тебя встретил. Мне надо серьезно и спешно поговорить с тобою, дело идет о твоей судьбе. Будь добр, ступай домой и жди меня у себя на квартире.
Енё нашел в себе силы возмутиться тем, с какой бесцеремонностью Ридегвари выпроваживал его.
– Я в вашем распоряжении, милостивый государь. Вам не придется утруждать себя поездкой ко мне. Теперь я живу здесь, в этом доме. Моя комната – на втором этаже, направо от лестницы.
– Вот как! Я этого не знал, – удивленно произнес Ридегвари. – Тогда подожди меня там несколько минут.
Господин Ридегвари снова подошел к дамам, а Енё, нехотя покинув зал, поднялся в ту комнатку, которую привык уже считать своей.
Когда он несколько часов назад покидал эту комнату, ее четыре стены еще заключали в себе и ад и рай, причудливо сливавшиеся друг с другом; любовный восторг перемежался приступами ужаса. Счастье и боязнь смерти, желание обладать любимой и ожидание гибели поочередно владели его воспаленным воображением. Теперь всему разом пришел конец. Нет больше ни ада, ни рая. Есть серая жизнь, повседневная действительность.
О чем, собственно, собирается говорить с ним этот человек с квадратным лицом?
Нет, сколько ни гадай – не угадаешь, бесполезно.
А все-таки любопытно.
Долго же заставляет он себя ждать!
Пока Енё с нетерпением ждал, когда же раздастся наконец звук тяжелых шагов, до него донесся вдруг шорох шелкового платья. Дверь неслышно отворилась, и Енё увидел входящую Альфонсину.
В первую минуту он подумал, что ее привела сюда любовь.
Ведь Альфонсина пришла одна, сбежав от гостей.