Сыновья
Шрифт:
В комнату вошел Вальтер; он уже успел умыться и переодеться.
— Здравствуй, отец!
— Здравствуй!
— Новости знаешь? Большой морской бой в Северном море, в районе Скагеррака, между нашими и англичанами.
— Да?
— И мы победили!
— Гм! Да, да. Конечно. Мы ведь только и делаем, что побеждаем!
— Два больших флота схватились друг с другом. На заводе рассказывали, что вчера прибуксировали линкор «Блюхер» в ужасном виде. Говорят, он поставлен на ремонт на верфях у «Блома». Интересно бы все-таки взглянуть на эту посудину.
— Значит, опять сотни людей погибли?
— Сотни? В газетах
Брентен испытующе поглядел на сына. Как он возбужден! С сияющими глазами говорит о морском бое!
— Наше командование, по-видимому, хорошо справилось с операцией. На стороне англичан было огромное превосходство сил, и все же им пришлось прекратить бой.
Брентен слушал молча: и это антимилитарист, смутьян, который даже Шенгузена привел в ярость? Он усмехнулся.
— Что с тобой? — спросил он с подчеркнутым удивлением.
— А что?
— Да ты любого ура-патриота за пояс заткнешь! Ни с того ни с сего поверил газетным сообщениям. Да и самый морской бой, видно, приводит тебя в восторг. Хорош антимилитарист и противник войны!.. К чему тогда все курсы и лекции, если теория так расходится с практикой?
— Ты думаешь, что я… я… — Кровь кинулась Вальтеру в лицо.
— Я делаю выводы из того, что вижу и слышу.
— Ведь тут просто морской бой, понимаешь, больше ничего…
Произнося эти слова, парень еще больше смутился. Что значит «просто морской бой, и больше ничего»? Он взглянул на отца. Тот молча наблюдал за ним.
— Ты, пожалуй, прав. Как это случилось, что я… Конечно, это с моей стороны колоссальная глупость, — откровенно признался он. — Я сам не понимаю, как это…
В то же время он сильно досадовал на себя за то, что ему пришлось признать свою ошибку перед отцом.
Вот если бы Брентен громко рассмеялся, взял бы его за плечи и сказал: Да, парень, бывает… Иногда вот так занесет тебя… Хорошо еще, если вовремя спохватишься! Но папаша Брентен не рассмеялся и ничего не сказал. Или, может, считал, что молчание доказывает его чуткость? Впрочем, он не только молчал, но и улыбался с видом отеческого превосходства. И от этой улыбки Вальтеру было очень горько.
— Да, я сморозил отчаянную глупость. И как это меня угораздило!
Отец по-прежнему молчал.
Сын, задетый за живое, запальчиво бросил:
— И все-таки я был и остаюсь противником войны!
Брентен кивнул. Но на его губах все еще блуждала обидная для самолюбия юноши улыбка.
III
Поздно вечером, когда Вальтер сидел один в своей комнате, в его ушах все еще звенело: «К чему тогда все курсы и лекции?.. Хорош антимилитарист!»
Какое право имеет отец смотреть на него с такой ухмылочкой? А его плаксивые письма? А униженное выпрашивание золотых монет и сигар? А позорное хождение на поклон к своему высокопоставленному брату, этому верноподданному кайзера? Получи отец чин повыше, он, конечно, был бы счастлив превратиться из преследуемого в преследователя. Он не имел права так ухмыляться — никакого права!
Этот распроклятый морской бой! Мы, социалисты, против войны. Да, но…
У Вальтера вырвалось это «но». Допустимы ли здесь какие-нибудь оговорки? Он напряженно задумался.
Он вспомнил о том занятии их кружка
Юноша дрожал от возбуждения, вызванного этой развернутой цепью мыслей, которые привели его к удивительным выводам.
Но разве во всех этих войнах не погибали тысячи людей? Еще бы! Бесспорно! Значит, по Ленину, есть войны, которые, несмотря на их неизбежные ужасные последствия, все же справедливы, и их необходимо было вести. Необходимо? Да, чтобы смести с пути тех, кто из низменных побуждений приветствует любые войны, кто ведет их в корыстных целях или превращает их в свое ремесло и втягивает человечество в новые и новые кровопролития. Значит, очень важно уяснить себе, во имя чего ведется война и за кого ты в этой войне стоишь…
Отрицать вообще всякую войну — значит остановиться на полпути. А главное, такая позиция отнюдь не исключает возможности войны. Напротив, люди подобного образа мыслей именно в силу своей половинчатой позиции становятся игрушкой в руках поджигателей войны. Нельзя отойти в сторону и сказать: меня это не касается, я против войны, любой войны. Именно так рассуждал и так действовал рабочий Науман, бессмысленно погибший под топором палача. Нет, это увертка, бегство…
Так рассуждая, Вальтер пришел к новым выводам. Волнение его росло. Напрашивался последний, решающий вопрос: за кого же мы, марксистски мыслящие социалисты, должны быть в этой войне?..
Конечно, не за царскую империю. Уже самая эта идея нелепа. И не за английских колониальных разбойников. И не за французскую республику толстосумов. Отпадает и Германия с ее военным авантюристом Вильгельмом, с ее Ольденбургом-Янушау[2] и Круппом фон Боленом. А ведь надо решить, за кого мы, в стороне стоять нельзя!
Да разве он не принял решения уже давно? Он не отошел в сторону, он сказал: война империалистической войне! Новое открытие! Самое простое и ясное! Ведь это не значит молчать, увиливать от ответа, еще менее того — идти на поводу у других! Нет! Он давно говорил четко и определенно: долой войну! Это и есть объявление новой войны, его войны, цель которой — мир и социализм.