Сыновья

Бредель Вилли

— Внешность обманчива, мой милый! Злейшему врагу не пожелаю таких забот, как у меня. Задыхаюсь от работы! Мечусь, измаялся вконец! А в результате? Одни огорчения! Одни неприятности! Вот где у меня все это! — И он провел пальцем под подбородком.

Брентен молчал и тянул пиво.

— Не прав я разве? — орал Папке. — Полагаю, что и тебе не многим лучше живется. Работаешь сверх сил! О себе не думаешь! Забрасываешь друзей! Семью! Знаешь лишь одно — службу, работу… Собачья жизнь!.. Не прав я разве?..

На лице Брентена появилась

ледяная улыбка. «Шарлатан! — думал он. — Будто мне неизвестно, что каждое твое слово — ложь. Я очень хорошо понимаю, как тебе неприятно со мной встретиться…»

— Лола, вы не выпьете с нами? — спросил он.

— Если угодно — с удовольствием! — И она налила себе тоже «большую» и тоже «самого лучшего».

«Пусть расплачивается», — подумал Брентен, поднял свою рюмку и сказал:

— Стало быть, за твое здоровье! За то, чтобы тебе легче жилось!

Папке, бросавший быстрые, подозрительные взгляды то на Брентена, то на хозяйку, молча поднял свою рюмку, кивнул и выпил.

Несколько минут он сидел, по-видимому что-то сосредоточенно соображая. Наконец заговорил:

— Да-да… Гм! Видишь ли, Карл, я…

— Знаю, знаю, Пауль! — перебил его Брентен. — У тебя ни минуты времени. Ты должен идти!

— Клянусь честью, это так! Какой же ты странный, господи! Кому-кому, а тебе ведь известно, что сегодня «Риэнци» и у меня дел выше головы. Но вот о чем я хотел у тебя спросить, давно хотел спросить… Ты знаешь Еленко?

— Главного режиссера?

— Да-да! Так ты его знаешь? Его прочат в директоры.

— Знаю ли я его? Еще бы! — солгал Брентен.

— По-твоему, не возмутительно, что его кандидатура серьезно обсуждается?

— Кандидатура? На пост директора?

— Ну да! Безобразие! — горячился Папке.

— Почему? — спросил Брентен, стараясь угадать, что так выводит из себя Папке. — Способный человек!

— И ты туда же! — прошипел Папке. — Да это доносчик! Невежа! Тупица! У него левая рука не ведает, что творит правая. А главное — еврей! Да еще какой! Обращается с подчиненными, точно надсмотрщик с рабами. И ругается, как ломовой извозчик. Не понимаю наших социал-демократов, они как дурачки восторгаются им.

«Наши социал-демократы»! Брентен саркастически улыбнулся. «Хватает же у человека бесстыдства!» Но он промолчал.

— Как ты думаешь, Карл, если бы такому всыпать по первое число? Я бы не отстал в этом деле, уверяю тебя. Можешь на меня рассчитывать!

— Как же это устроить? — спросил Брентен, все еще не понимая, куда гнет Папке.

Тот придвинулся к нему и зашептал:

— У тебя ведь, несомненно, есть связи в «Фольксцайтунг». Верно ведь? Да?

— Ну, разумеется! — не моргнув глазом, солгал Брентен.

— Не мог бы ты там тиснуть статейку? Я дам тебе материал! Это была бы настоящая сенсация! Если хочешь, я сам напишу. Разок взбаламутить как следует это еврейское болото! Как ты на это смотришь?

— Гм! — промычал Брентен с таким видом, точно он раздумывает.

«Так вот, значит, какие планы у этого прохвоста. Хотелось бы только знать, чего он добивается. Неужели ему взбрело в голову самому занять место директора?»

— И понимаешь, Карл, это было бы одновременно ударом и по тем социалистам, которые горой стоят за этого молодца! Ну, как ты думаешь?

— Надо поразмыслить!

— Сенсация была бы — взрыв бомбы!

Когда Папке ушел, Брентен спросил Лолу, слышала ли она их разговор.

Тетушка Лола кивнула, ухмыльнулась и сказала:

— На этого Еленко он давно уже точит зубы…

— А почему?

— Врать не буду — не знаю. Но они на ножах. Если Еленко станет директором, первым, кто вылетит из театра, будет ваш друг Папке. Наверняка!

— Так-так! Вот откуда ветер дует! Но как вы сказали, Лола? «Ваш друг»? Ха-ха-ха-ха!

VII

Карл Брентен засеменил вверх по Валентинкамп, направляясь домой. Да, Пауль стал стопроцентным мерзавцем. Интриган. Вот на что он пускается. Возможно, что он это называет политикой. Вместо его статьи я с удовольствием поместил бы в «Фольксцайтунг» наш разговор. В конце концов, Лола была свидетельницей…

На углу Фельдштрассе помещался кабачок «В поход». Владелец кабачка Эбермайер изредка покупал у Брентена ящик-другой сигар.

В саду засиделось несколько посетителей. Зайти выпить, что ли, еще кружку пива? Нельзя же, в конце концов, приходить только тогда, когда хочешь сбыть свой товар.

И он присел к незанятому столику в саду. Дверь в бар была открыта, и хозяин, стоявший за стойкой, издали кивнул ему. Кельнер принес пиво.

— Спасибо!

Вдруг до Брентена донесся чей-то поразительно знакомый голос. Он прислушался и оглянулся.

Да, он не ошибся; за соседним столиком сидел Кнузен, и с ним — целая компания. Унтер-офицер Кнузен, эта нейстрелицкая скотина, этот цепной пес и кровопийца! Брентен почувствовал, как на лбу у него набухают жилы, как кровь приливает к глазам. Это он, его горловой голос, порою оглушительный, как рев быка. Там, в казарме, этот ненавистный голос гудел в ушах у Брентена даже ночью. Да, это его гладкая, наглая, отвратительная морда, еще до сих пор она преследует Брентена во сне…

Точно повинуясь чужой воле, Карл Брентен поднялся, подошел к столику и сказал:

— Прошу прощения у почтенной компании! — И, обращаясь к Кнузену, спросил: — Я ошибаюсь или это действительно вы?

— А, привет! Вы ведь… Ну конечно же, наш сигарщик!.. Постойте, как же это вас звали?

— Брентен!

— Верно! Ну, как дела? Есть у вас при себе что-нибудь из прежних сортов?

Брентен посмотрел на свою руку, в которой держал пивную кружку.

— Есть! — крикнул он с искаженным от ярости лицом и, размахнувшись, швырнул кружку в голову бывшего унтер-офицера…