Сыны Семаргла

Асеева Елена Александровна

— Святозар, этот мальчик, сын Оскидия и Лиренсии, был когда-то первым пажрецом, я правильно понял. Наследник развернул голову и глянул прямо в обжигающие голубые глаза правителя, затем он перевел взор на его покрытый морщинами нос и лоб и также чуть слышно откликнулся:

— Нет, друг мой. Тот Люччетавий— Джюли Веспрейлия— кровожадный предатель светлых Богов сгорел в глазах Чернобога, а этот мальчик— Каясэлэн— это мой сын. Моя кровь, пожертвованная ему, моя любовь возродили его душу. И я прошу тебя, Аилоунен, ты не забывай об этом мальчике, береги его и защищай. И помни, друг мой, помни всегда, что Каясэлэн— это мой духовный сын. Правитель вышел из-за стола, шагнул навстречу к наследнику, и, обхватив его мощное плечо, крепко сжав, торжественно сказал, так, словно приносил слова клятвы:

— Обещаю, мой друг, я не забуду твоего сына… Сына моего друга! А теперь нам пора в путь! Наследник кивнул и когда Аилоунен пошел к выходу, оглянулся, бросил последний, прощальный взгляд на закрытую дверь в комнату духовного сына— Каясэлэна, с которым расставался на долгие десятилетия и только засим двинулся следом за другом. Они вмале вышли из дома и увидели ожидающих их на улице Лесинтия и Фонития, стоявших на мостовой и державших в поводу лошадей для себя, правителя и наследника. Святозар удивленно оглядел коней, и, не увидев среди них своего гнедого жеребца, который достался ему от Ивникия, все же прикрыл за собой дотоль удерживаемую дверь. И тотчас Фонитий

подвел к нему белого жеребца с густой белой гривой и хвостом, и с небольшим темным пятнышком во лбу.

— Не понял, — изумленно разглядывая жеребца, поинтересовался Святозар. — А где мой гнедой? — одначе все же принял поводья из рук Фонития.

— Друг мой, дорогой, — заметил Аилоунен ровным голосом, принимая поводья из рук Лесинтия, помогающему ему взобраться на коня. — Этот жеребец намного прекрасней, чем тот, что у тебя был. Ведь в конце концов ты, наследник Восурии и тебе просто необходимо иметь белого жеребца, как и мне… И потом, друг мой, мопилийский тофэраф так меня уговаривал, взять его коня и непременно подарить его тебе— наследнику, за то, что ты не только излечил его грязную душу, но и такие же грязные губы, что я просто не смог ему отказать в просьбе. Святозар громко засмеялся шутке правителя, и, придерживая коня за уздечку, осмотрел его, да погладил по длинной, густой гриве. Конь был не просто красив, он был прекрасен, и очень послушен. Наследник сел в седло, и, тронув поводья, поехал следом за Аилоуненом. Покидая город, Святозар оглядывался по сторонам, замечая, как сильно, в лучшую сторону, изменился он за эти дни, наполнившись чистыми улицами, и чистыми людьми, ухоженными домами с приятными для глаз окошками и дверьми. На улицах не было видно оборванных и больных, а шедшие навстречу женщины и дети, хотя и имели посеревшие от жизни лица, но все же улыбались и даже негромко смеялись. Вот, что значит, чистая, истинная, не яремническая, а вольная вера! Вот, что значат, светлые Боги, которые никогда не назовут тебя невольником и не заставят творить зло! Покинув город, и миновав мост, выехали на раскинувшиеся впереди Артарии поля и луга поросшие пожухлой травой. Там где когда-то лежала мопилийская тысяча познавая Правь, сейчас стройными рядами восседали на лошадях триста воинов гетера Лесинтия. Воины сидели на чалых, гнедых и чубарых лошадях в начищенных шлемах и кольчугах, у каждого из них на поясе висели ножны с мечами, через плечо были перекинуты луки и колчаны со стрелами, в руках они держали короткие копья, а на сиденьях поместились круглые щиты, наверно это все, что смогли сохранить неллы от своего когда-то преданного ими, Отца Семаргла— щит в точности такой, какой был у Бога Огня и такой, который бережно хранился в далеком Славграде правителем Ярилом, как дар Бога Семаргла, спасший не только его сына, наследника престола, но и весь восурский народ. Как только Святозар и Аилоунен съехали с моста и приблизились к воинам, навстречу к ним верхом на чубаром жеребце двинулся Винирий, в руках воин бережно держал ножны с мечом.

Винирий поравнялся с конем наследника, и, протянув ему, ножны с мечом, торжественно сказал:

— Ваша милость, мы народ приолов из города Артарии, просим в знак нашей любви и уважения. В знак возвращения нас к истинной вере, к нашим исконным Богам, принять от нас этот меч. Лучший мастер из знаменитой деревни Каплуний, творил этот меч для вас, по просьбе нашего правителя. Пусть этот меч защищает вашу жизнь, как жизнь ратника, и служит вам также предано, как преданы вы нашим Богам: Сварогу, его сыновьям Сварожичам и ДажьБогу! Святозар протянул руки и принял с глубоким почтением ножны с мечом от Винирия. Он еще малеша трепетно смотрел на воина, а посем осторожно извлек из ножен меч, и залюбовался им… Потому что меч был просто великолепен! Его клинок, слегка закругленный в навершие, ярко переливался в солнечных лучах, и прямо на его гладкой поверхности тонкими, похожими на рисунки символами, было, что-то начертано. На мощной, золотой рукояти меча был выгравирован растительный узор, повторяющий ствол дерева вяза, под которым встретились Риолий и Святозар, а конец рукояти венчался круглым набалдашником, в оный были вставлены голубые сапфиры.

— Ах! Аилоунен, как тебя благодарить! — взмахнув мечом, только и смог выдохнуть Святозар.

— Я, мой друг, потому и усыпил тебя, — улыбнувшись, пояснил правитель и с не меньшим восторгом, чем наследник, залюбовался солнечными переливами на лезвие меча. — Ведь мне вчера надо было ехать за мечом в деревню Каплуний, а тебе, не хотелось о том говорить, хотелось преподнести его как дар… Дар за все, что ты пережил, мой друг, из-за меня и моего народа. Святозар благодарно посмотрел в чистое и светлое лицо отрока-мужчины Аилоунена, глаза которого обжигающе и в тоже время очень мягко смотрели на него, и, вложив меч в ножны, да укрепив его на поясе, обратился к Винирию:

— Благодарю Винирий, тебя, артарийцев и вашего правителя Аилоунена, за такой прекрасный дар. Потому как ратник без меча, это словно пахарь без плуга. А вам артарийцы хочу сказать лишь одно, никогда не забывайте Сварога и его сыновей! Винирий низко поклонился Святозару, и, тронув коня, уступил ему дорогу, и поехал в город, где отныне он был старшим светником, своей сотни воинов. А к Аилоунену подъехал Лесинтий и передал правителю ножны с мечом, который тот укрепил у себя на поясе. Меч правителя был нарочно выкован меньших размеров, а его рукоять переливалась и горела такими же голубыми сапфирами. Лишь только правитель укрепил меч и оправил свое одеянье, как тут же тронул своего белого жеребца и поехал по дороге, ведущей в Асандрию, справа от него, не оставая ни на шаг трусил Святозар довольно поглаживающий меч, а слева Лесинтий, следом же стройными рядами двигались воины.

— Прекрасный меч, — негромко добавил наследник и с нескрываемой теплотой посмотрел на правителя. Аилоунен широко улыбнулся, и по его лицу пробежала трепетная радость, оттого, что он смог так угодить наследнику. И он, по-видимому, гордясь собой, без ложной скромности, добавил:

— Что ж мой друг, я рад, что смог тебе угодить. Я, конечно, не сомневаюсь, что тот прекрасный, волшебный меч, дар ДажьБога, которым ты хвалился когда-то передо мной и правителем дамианцев, не помню только его имя…, — задумчиво произнес Аилоунен.

— Кладенец, его имя, — смущено ответил Святозар, вспоминая как и впрямь в первой своей жизни, он точно мальчонка хвалился перед другами— правителями своим мечом, и как они улыбаясь, толи его молодости, толи мечу, нахваливали его в два голоса.

— Вот, вот, свой волшебный меч Кладенец, ты, конечно, не поменяешь на этот, — продолжил Аилоунен. — Но может, ты, от меня, когда вернешься в Славград, подаришь этот меч, имя которому Священный Вяз и начертано оно на лезвие. Ты, подаришь этот меч своему сыну, потомку Святозара, по реклу Великий и Достойный Бога!

— Да, Аилоунен, я непременно так и сделаю, — порывисто кивнув, согласился наследник. — Я подарю этот меч моему сыну, Гориславу, чье имя значит пламенный.

— Прекрасное имя, для сына, отец которого, словно сам пламенный и озаряющий этим небесным светом путь своего народа, — торжественно добавил Аилоунен.

Глава пятнадцатая

Дорога, по которой ехали в престольный град Асандрию, вскоре резко повернула

на север и пошла в том направлении. Но эта ездовая полоса была не менее ужасной, чем та дорога, по оной ехали из деревеньки Риолия до Артарии. Мелкие и крупные ямы, кочкары и рытвины покрывали полотно ездовой полосы, местами слой пыли на ней был таким плотным, что когда по нему ступали копыта коней не только они, но и воины становились блекло-бурого цвета, а крупинки земли заскакивали, кажется, не только в нос, но и в рот и в глаза, и даже в уши. Кони шли по дороге неторопливо, все время, опасаясь повредить себе ногу, наступив в яму или, что еще хуже не разглядев ее под толстым слоем пыли. С одного и другого края ездовую полосу окружали безжизненные степи и луга. Правда около самой Артарии, земли стали ноне не такими безжизненными, ибо там начали селиться и возводить дома, возле речек и дорог, люди, каковых излечил Святозар и каковые не пожелали возвращаться в свои города и деревни, оно как там все еще правил Есуания. Но чем дальше уезжали правитель, Святозар и воины, от вольной Артарии тем более неприглядным выглядела окружающая их природа, где не было жизни и где, словно все замерло, ожидая теперь точно также, как и люди смерти Есуания. И посему кругом царили голые, выжженные ярким, солнечным светилом степи, поросшие пожухлой травой, без единого лесочка, даже самого малюсенького. Иноредь, попадающиеся одинокие деревца зрились низкорослыми с корявыми стволами, покрытыми покалеченной, больной корой, засохшими ветвями и точно вовсе лишенные листьев. Жалкие речушки, что порой еще бороздили земли своими узкими и неглубокими руслами несли мутно-зеленые, грязные воды. И чудилось, что этот Есуания не просто сжег и поломал все в Неллии, но еще и выпил всю воду. Деревни, которые лежали на пути, были полны народа, вроде люди селились вблизи престольного града в надежде на лучшую жизнь. Но лучшей жизни там, впрочем, не было, и поэтому в тех поселениях располагались все те же глиняно-камышовые дома, которые упирались боками друг в друга, словно кругом больше не было свободной земли. Зато все жрища, были каменными, и похожими на дворец Пана, да построены они были добротно и основательно, можно молвить прямо-таки на века. Каждый раз заезжая в новую деревню, Аилоунен накладывал на жителей повеленье познать истину и Богов. Иногда он разрушал жрище, но чаще оставлял эту работу жителям деревень. Святозар же не только пробуждал людей, он еще и лечил больных. И это несмотря на то, что правитель был против какого-либо лечения и всякий раз раздраженным голосом высказывался о том. Однако Святозар не мог отказать больным в помощи. И поначалу, после принудительного сна в Артарии, чувствовавший себя хорошо, вмале вновь стал ощущать не только физическую, но и духовную слабость, и большую часть дороги, тоскливо вспоминал лицо Любавы, и та тугая смурь просто высушивала его душу. На третий день пути не проходящая душевная тоска сменилась сильной слабостью во всем теле, и такой же сильной головной болью. И когда, проехав одну из деревень, разбили стан, Святозар спешился с коня, сделал по степи, покрытой пожухлой, желтой травой, шага три, и, опустившись на землю, лег на нее спиной да закрыл глаза. В этой деревне, в коей они только, что побывали, было много хворых. Они были покрыты какими-то белыми пятнами, которые ужасно чесались, а ломота, боль, и озноб, мучила жителей деревни долгие дни, и потому наследник несколько часов ходил по домам, пока всех не излечил. А после, когда недовольство Аилоунена достигло предела его терпения, и он гневно— настойчивым голосом убедил Святозара ехать дальше… наследник сел на коня и понял, что теперь занедужил он. Только не той непонятной болезнью, которую только, что излечивал, а другой, тяжелой, которая вскоре, как ему показалось, высосет из него все его силы. Аилоунен несколько раз окликнул Святозара, поколь они ехали, но так как он не откликнулся, ибо не имел даже на это сил, то отъехав подальше от деревни, правитель повелел ставить стан, хотя еще было достаточно рано, и солнце едва миновало полдень. И вот теперь Святозар лежал на земле, чувствуя такую слабость, что не было даже сил поднять руку, положить ее на лоб и пропеть повеленье. Прав … прав, и Берий, и Аилоунен, надо мудро использовать магию, и раз ты кудесник, то и заниматься излечением души, тем… зачем и прислали тебя сюда Боги. Яркое голубое небо, было таким насыщенным, точно глаза мальчика Риолия, правителя Аилоунена, по нему, то здесь, то там были раскиданы редкие, белые, пуховые облака. Теплое, вернее жаркое, солнце согревало землю, но обессиленный и захворавший наследник не чувствовал этого тепла, ибо стал мерзнуть. И даже до этого легкий, порывистый ветерок, шаловливо поигрывающий кудрями, внезапно стал холодным и пронизывающим, и, казалось, хотел закидать Святозара ледяными пылинками земли, оные он сердито поднимал с дороги и уносил куда-то в степные пределы Неллии.

К наследнику неслышно подошел Аилоунен, внимательно оглядел его с головы до ног, чуть дольше задержавшись на бледно-сером лице, а засим неспешно опустившись на корточки, присел рядом. Правитель протянул руку, провел пальцами по лицу Святозара, будто старался теперь не только осмотреть, но и почувствовать его состояние, погодя обеспокоенно вздохнув, положил ладонь на его лоб, да тихо засвистел трелью. Наследник закрывший было глаза, открыл их и тихо шепнул:

— Аилоунен, не надо, — но пальцы правой руки правителя легли Святозару на губы, не позволяя ему говорить. Аилоунен свистел долго так, что его трель укачала наследника, и он заснул. Пробудился Святозар уже в шатре на ложе, где кроме него никого не было, лишь через приоткрытый полог, вовнутрь помещения, проникал тонкий, золотой луч заходящего солнца, коснувшегося края небосвода. Бездвижно он лежал на ложе на правом боку и неотрывно смотрел на поместившееся супротив него пустое ложе. Стараясь не шевелиться, Святозар впервые, за столько дней, почувствовал покой и тишину внутри себя, точно его лазурная душа замерла, наслаждаясь наконец-то предоставленным ей отдыхом. Наследник пошевелился и теперь только понял, что слабость покинула лишь душу и словно переместилась вся в его тело, на которое навалилась такая хворь, какая посещала его очень, очень давно, когда— то в детстве. Святозар приподнявшись на ложе, сел и огляделся. Те, кто перенесли его на ложе, сняли с него не только сапоги, но и опашень и пояс, и ножны с мечом, и теперь одежа лежала, на сиденье, стоявшем у изголовья ложа, а обувка поместилась на полу. Наследник протянул руку, взял сапоги и медленно принялся натягивать их на себя. С трудом он поднялся с ложа, выпрямился и на малеша застыл, потому как почувствовал сильное головокружение и острую боль в голове, да чтобы не упасть, немного постоял так… неподвижно, стараясь обрести свое тело. И лишь пообвыкнувшись, взял пояс, повязал его на стане да неспешно, едва покачиваясь, пошел к выходу из шатра. Когда наследник вышел из шатра, солнце уже на треть скрылось за краем небосвода, и ярко-розовое, круглое, огромное светило позолотило землю, пожухлые травы, пасущихся лошадей и прилегших на покой воинов. Возле шатра был разведен костер, перед ним восседал, прямо на земле, Аилоунен. Короткой, сучковатой палкой он переворачивал прогорающие древесные угли в костре и вспенивал неяркое огненное пламя. Обок с правителем лежала стопка нарубленных коротких поленьев. Невдалеке были разведены еще костры, но в них горело не дерево, а сухие тонкие, камышовые стволы, чадящие неприятным на запах, черным дымом. Подле тех довольно многочисленных костров находились гетер Лесинтий, Фонитий, Эмилиний, Пампивий и другие воины, многие из которых уже спали. Аилоунен поднял голову, перевел взгляд от огня, и взволнованно посмотрев на Святозара, тотчас поднявшись, поспешил к нему навстречу.