Сыны Семаргла
Шрифт:
— Ну, во-первых не вдесятером… их будет одиннадцать, — заметил Аилоунен. — А судя по его губам, которые ты, по доброте душевной излечил…. — Правитель гневно повысил голос, и, обращаясь к испуганно затихшему на земле тофэрафу, добавил, — туда ему и дорога…Да тофэраф? — тот приподнял голову, воззрился на правителя и из его темно-карих, навыкате глаз потекли крупные слезы, да он с нескрываемой болью в лице, согласно кивнул.
— Нет, Аилоунен, прошу тебя, — взволнованно произнес Святозар, увидев, как вновь залился слезами тофэраф и как презрительно смотрит на него правитель.
— Ну, хорошо, — погодя негромко проронил Аилоунен. — Только лишь, потому что ты, мой дорогой друг, об этом попросил… А я не могу не выполнить твою просьбу. Дам я им пятьдесят воинов и назначу светником вот того юношу, что стоит в левом ряду, у него гляжу тут самое светлое лицо. И он, кстати, не кричал и не колотил себя, лишь протяжно вздыхал, а это значит, что у него душа не чернющая, как у тех кто себя тут лупцует и громко рыдает.
— Аилоунен, надо дать этому юноше сотню воинов, — уже более спокойным голосом молвил Святозар, разглядывая воина, на которого указал правитель и который как верно тот подметил, стоял очень опрятный и чистый, со светлым, наполненным мужеством лицом. — Сотню, друг мой… а всю оставшуюся тысячу сними с коней и отпусти по домам. Пускай возвращаются в Мопилию и начинают там трудиться, да отмывать дома, улицы и дворы.
— Святозар, — отрицательно качнул головой правитель, и, направив руку на войско, засвистел тихой трелью и в тоже мгновение кони, продолжающие дотоль неподвижно лежать на земле, тревожно заржали и начали подниматься на ноги. — Я все же думаю, эту тысячу надо оставить тут, и, объединив с артарийской идти в Асандрию.
— Аилоунен, ну ты погляди, что это за воины, — скривив губы, отозвался меж тем насмешливо Святозар и обвел рукой нестройные их ряды. — Какие они воины… они вообще меч в руках держали?.. Ну на поясе держали, это я вижу, а в руках?.. Нам их не чем будет кормить, не чем поить… Да и вообще, их надо учить воинскому делу, и наверно лечить… Нет! Они нам не нужны, наша с тобой сила это магия… магия кудесника и мы именно так и победим, и тофэрафов, и Манялая, и всех этих герболиев, и эйролиев…
— Друг мой, но ведь их будет четыре тысячи, — задумчиво протянул Аилоунен и обвел взглядом мопилийцев, наморщив единожды свой нос и лоб.
— Ну и попадают они, как четыре тысячи переспевших яблок, стоит нам их хорошенько тряхнуть, — усмехаясь, пояснил Святозар. — Представляю, четыре тысячи осыпающихся воинов, наверно это будет покрасившее, чем когда упала вся Артария… А эту тысячу ты, Аилоунен, отправляй в Мопилию. Пускай в городе остается боеспособная сотня воинов, а остальные берут в руки метлы и лопаты и идут убирать все то, что за это время насвинячали. Да и хватит им сидеть в крепостных башнях и проедать мясо, да тушеные овощи, которые забирают у простого народа на их содержание. Аилоунен стоял рядом со Святозаром, и, нахмурив нос и лоб, обдумывал его слова, да малеша повременив, неуверенно молвил:
— Ну, может ты и прав.
— Конечно, я прав, — обрадовался Святозар согласию правителя. — Ты только подумай, какая жуть… две тысячи голодных, неряшливых воинов… Чем их кормить? чем поить?.. а в ваших деревнях, это же не Восурия, кроме умирающих свиней и падающих без сознания коз, ничего нет. Да и я бы на твоем месте взял в Асандрию не больше трехсот воинов. А когда ты возьмешь Асандрию, на твою сторону перейдут настоящие воины, из этого города… как ты его называл?
— Сомандрия, друг мой. Этот город называется Сомандрия, — пояснил Аилоунен, поглядывая недовольным взглядом на мопилийцев.
— Вот, вот… надо именно и оставить себе воинов из этого города, — порывисто кивнув, бодро заметил наследник. — Воинов, которые умеют держать меч в руках и уважают его силу.
— Тысячу, тысячу…, — задумчиво произнес Аилоунен, все еще продолжая смотреть на неопрятных, толстых и большей частью никудышных, как воинов мопилийцев.
— Ну, ты, Аилоунен, оставайся тут и разбирайся со своими тысячами, — добавил Святозар, и, развернувшись, пошел к своему гнедому коню, которого под узду держал Эмилиний. — А, я, мой друг, поеду в город… буду лечить людей. Там я видел, их уже собралось много на площади. Всю ночь они шли, что ли?
— Святозар, — повернув голову, и посмотрев прямо в голубые глаза наследника, сказал Аилоунен. — Только прошу тебя, позволяя познавать им истинную веру, не вкладывай в их души свои мысли о том, что они предатели. Посмотри на них, и пожалей их… Ведь эти люди больны и не стоит им еще себя и калечить.
— Ну, я постараюсь, — досадливо откликнулся Святозар и сев на коня, поворотив его, медленно поехал к мосту.
— И еще прошу тебя, не переусердствуй в желании их всех излечить, — крикнул ему вдогонку Аилоунен. Засим уже понизив голос, правитель, обращаясь к одному из своих воинов, наказал, — Эмилиний, следуй за наследником Восурии и оберегай его жизнь. Святозар уже заехавший на мост, где стройными рядами, верхом на лошадях стояла сотня воинов Артарии, и, услышав приказ правителя, усмехнулся, покачал головой, недовольный выделенной ему охраной.
Однако спорить с Аилоуненом не стал, а направил поступь своего гнедого жеребца, сквозь уступающих дорогу воинов, прямо через мост, по чистой улице… туда в центр города… к площади, где усевшись на мостовую его, уже с утра, ожидали больные. Святозар вместе с Эмилинием заехал на площадь, умелым движением руки осадил коня, и быстро спешившись, передал поводья воину. Толпа больных, при виде ведуна, торопливо начала подниматься с мостовой, радостно перешептываясь между собой. Как и вчера это были люди с ужасно изможденными лицами и телами. Святозар приблизившись к больным встал супротив и прежде чем наложить на них познание истины, как посоветовал Аилоунен, сам себе тихо сказал, что эти люди несчастны, больны, Богов не предавали, и лишь после того вытянул вперед руку и пропел-прошептал. И тотчас больные, обездвиженные повеленьем наследника, попадали на землю. Святозар немного помедлил, да сызнова принялся петь-шептать, пробуждая их, но очнувшиеся от познания Прави, люди почему-то, все разом, громко запричитали и зарыдали. Наследник наново вскинул руку и принялся успокаивать их, радуясь хотя бы тому, что в этот раз они все же не стали себя бить и калечить. Вскоре люди утерли слезы, успокоились, и Святозар создав табурет, приступил к излечению, все тех же гниющих и дурно— пахнущих ран. У одного юного отрока лет тринадцати, подошедшего первым, худенького, бледного, с какой-то не просто серой, а синеватой от недоедания кожей, прибывшего вместе с матерью такой же изможденной на вид женщиной, на голове не было двух ушей, а раны, покрывающие те места, были точно обожженными.
— Что с тобой случилось, мальчик? — с болью в голосе спросил Святозар и не в силах выносить исходящую от ран вонь, прикрыл нос рукой. Мальчик посмотрел на наследника большими темно-серыми глазами, и ничего не ответив, широко улыбнулся. Мать, стоявшая рядом с отроком, тяжело всхлипнув, и, утерев тыльной стороной ладони сухие, словно обветренные глаза, молвила за сына:
— Мой сын, ваша милость, немой… с самого рождения…Но он очень хороший мальчик, добрый… Он такой добрый и всегда мне помогает… а то, что немой так, что ж… не все же говорить могут. Уж вы его излечите, прошу вас… пусть немой… только не откажите в помощи.
— Нет, нет, — поспешно откликнулся наследник, увидев как испугалась женщина, что ее немому сыну откажут в помощи. — Конечно, излечу… это я так спросил, просто хотел узнать какие нелюди над ним так издевались.
— Так, то и есть нелюди, — скорбным голосом проронила женщина и ее впалые щеки и тонкие, испещренные мелкими морщинами губы обиженно задрожали. — Мы пришли из деревни, что лежит по дороге в город Мопилия. Жрецка деревенский со своими сыновьями поймал моего мальчика и отрезал ему уши, а после прижег ему раны раскаленным железом.