Сыщик-убийца
Шрифт:
Чувство глубокой жалости закралось в душу Этьена, и сердце его болезненно сжалось.
Положение обоих молодых людей было и фальшивое, и неловкое. Воспоминание о последнем бурном свидании стесняло их, особенно Этьена.
Несколько секунд длилось неловкое молчание, наконец Этьен решился заговорить. Но он был так смущен, что не мог придумать ничего, кроме банальной фразы:
— Я позволил себе зайти к вам, мадемуазель, чтобы справиться о вашем здоровье.
Но Берта все поняла.
Смущение Этьена, дрожание его голоса, все говорило ей, что он все еще ее любит, что он любит ее еще больше, чем прежде.
— Благодарю вас, что вы вспомнили
— И, — спросил с усилием молодой человек, — вы позабыли о том, что произошло между нами?
Берта вздрогнула, бледнея и краснея.
— Нет! Есть вещи, которые не забываются!… Зная свою правоту, я сожалею, что оскорбительное подозрение отдалило вас от меня… Но я ничего не забыла.
— Тогда вы меня ненавидите? — прошептал доктор, и глаза его наполнились слезами.
Берта покачала головой:
— Почему бы я стала вас ненавидеть? Я жалею вас…
— Вы меня жалеете?
— От всего сердца!
— Вам было так легко не отказать мне в доказательствах, которые я просил!
— Я не имела права… Вы должны были довольствоваться моим словом.
— Но сегодня вы можете подтвердить то, что я угадал… что я знаю?
Берта снова побледнела при мысли, что доктор знает ее тайну.
— Что вы знаете? — повторила она в испуге. — Что это такое?
— Ничего положительного, — продолжал с жаром Этьен, — но так как я всегда любил вас и люблю во сто раз больше, чем жизнь, я захотел узнать то, что вы отказывались поверить мне, захотел открыть причину вашего упорного молчания. Я понял, я убедился, что вы не были виновны, что какая-то роковая случайность обратила против вас ваш благородный поступок… Я угадал, что дело шло о тайне, которая вам не принадлежала, что вы ходили на Королевскую площадь не к любовнику, но для того, чтобы отвратить опасность, грозившую другу вашего семейства. Я искал этого человека, чтобы получить от него объяснения, в которых вы мне отказывали… чтобы потребовать у него отчет, в котором он не отказал бы… Но я не нашел его… Он вдруг уехал из Парижа. Я хотел было ждать его и не мог. Я чувствовал, что умираю вдали от вас, а я хочу жить, чтобы любить вас. Я понял, что мне необходимо вас видеть… И я пришел.
Этьен на минуту замолчал.
Берта слушала его, опустив глаза.
— Рене Мулен — честный человек, — продолжал молодой доктор, — я этому верю, так как это говорил мне лучший из моих друзей. Он, конечно, сжалился бы над моим горем, не отказался бы дать мне слово, что я напрасно вас подозреваю. Он, наконец, доказал бы мне вашу невиновность, рассказав, зачем вы ходили к нему в ту ночь. Ведь вы к нему ходили, не правда ли?
— Да, — ответила Берта почти спокойным тоном. — Да, я действительно ходила к Рене Мулену, но позвольте мне сказать, что я нахожу ваши слова очень странными… Как! Вы готовы верить незнакомому человеку, но не верите мне! Слово Рене Мулена убедит вас, а моему вы не доверяете!… Если вы действительно меня любите, как говорите, то у вас очень странная манера любить, странная и оскорбительная!
— Да разве вы не понимаете, — вскричал доктор, — что любовь-то и делает меня подозрительным, несправедливым и жестоким! Да, я поверю Рене Мулену, потому что у мужчины я имею право требовать доказательств. Они нужны не для меня самого, клянусь вам, но для того, чтобы открыть глаза тем, кто в вас сомневается.
— Кто же во мне сомневается? — гордо спросила Берта.
— Мой дядя Пьер Лорио, в
— Если вы это знаете, — возразила Берта, — что же вы тогда предполагаете и что вы хотите, чтобы я вам сказала?
— Я хотел бы знать, какая таинственная связь соединяет вас с человеком, имени которого я ни разу не слышал от вашей матушки…
— Сегодня так же, как и в последнее наше свидание, я не могу ответить вам… Мне нечего сказать! Я жила здесь спокойно, страдая молча, призывая на помощь мужество и смирение… Зачем вы пришли напоминать мне о прошлом, которое вырыло бездну между нами?
— Бездну между нами!… — печально повторил молодой человек.
— Было бы великодушнее избавить меня от этой муки. Я не могу быть вашей женой, я это хорошо понимаю… Вы сомневаетесь во мне, вы меня подозреваете… Эти сомнения и подозрения разделяют нас навсегда. Идите и не возвращайтесь! Или я подумаю, что вы играете моим горем. Забудьте меня, господин доктор, и не расспрашивайте Рене Мулена, он также не может вам отвечать…
Этьен, видимо, был в отчаянии. Он хотел что-то сказать, как вдруг дверь в комнату, в которой умерла Анжела Леруа, распахнулась, и на пороге появился Рене Мулен.
— Вы правы, мадемуазель, — сказал он, подходя к Этьену, изумленному этим неожиданным явлением, — я не имею права отвечать, но я дам доктору Лорио слово честного человека, что вы чисты, как ангел, что вы достойны его любви и уважения, и он мне поверит.
— Господин Рене… — прошептала Берта.
— Вы! — вскричал Этьен Лорио, узнав механика.
— Да, я — Лоран, метрдотель мистрисс Дик-Торн, но Лоран — не кто иной, как Рене Мулен, бывший клиент вашего друга господина Анри де Латур-Водье… Рене Мулен, которого вы искали, чтобы потребовать объяснений и которого случай сводит сегодня с вами. Вы — доктор, и хороший доктор, вы, стало быть, должны знать людей… Глядите мне в глаза, пока я буду говорить… Вы увидите, лгу ли я! Вы сомневались в этом ребенке, жизнь которого была долгим мучением. Вы сомневались в ее сердце, в ее душе, в ее чести, в ее дочерней любви, и эти сомнения оскорбительны, вы убедитесь в этом, может быть, скоро, и тогда проклянете ваше ослепление и будете молить на коленях о прощении, которого не заслуживаете. Внешние обстоятельства послужили для вас основанием недостойного обвинения. Мадемуазель Берта не совершила ничего предосудительного! Ее поступок благороден, и он обратился против нее. Я мог бы дать вам доказательства ее невиновности, но еще раз говорю: я не имею на это права. Дело идет о семейной тайне, которая до срока не должна быть известна никому, даже вам. Больше я ничего не скажу. Вы хотели от меня слово честного человека… Я вам даю его. Вы мне верите?
Рене Мулен ничего не доказал, но бывают впечатления более сильные, чем доказательства, сильнее логики, сильнее воли. Им не противятся, им покоряются без спора.
Подобное впечатление произвели слова Рене на молодого доктора.
Правдой дышала его речь, открытый вид, огонь, сверкавший в честных глазах, и Этьен был невольно увлечен.
— Да, я вам верю, — ответил он.
Слабый крик радости вырвался у Берты при этих словах.
Этьен опустился перед ней на колени и продолжал: