Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
— Машка, секрет есть, — понизив голос, сказал Петька.
— Какой там у тебя секрет? — без особого интереса спросила Маша, чувствуя, что она ошиблась в своих предположениях: вестей о Кате он не принес, как не принес никаких вестей и от Тимофея. Начнет сейчас молоть всякую околесицу.
Маша поглядывала в зеркало и слегка прихорашивалась. Петька хоть и сосед и только годок-другой, как переступил порог мальчишества, а все-таки он парень…
— Хочу я, Машка, Катьку выкрасть, — совсем уже шепотам сказал Петька, воровато
— Как это? — Вмиг безразличие слетело с Маши. Она подскочила к парню, схватила его за опояску, заглядывала в глаза. — Как, Петенька, как? Скажи скорее!
— Очень просто, Машка. Я все выследил. Катька сидит у Феофана в скотной избе. Окно этой избы выходит в проулок. Выставить раму — пустяк. Захватил гвоздок щипцами, отогнул — и все. Вылетай, пташка, на белый свет!
— Петька, голубь ты мой… Катя от счастья умрет.
Маша обняла парня, поцеловала в щеку. Петька отступил на полшага, с ухмылкой сказал:
— Хоть и сладкая ты, Машка, а все ж таки не балуй. Тимка ноги переломает.
— Ну, а дальше что, Петька? Дальше что делать будем? — озабоченно поглядывая на парня, спросила Маша.
— Что делать? А ни что! Ждать ночи, — ухмыляясь, сказал Петька.
— Ты один это придумал?
— А тебе чо? Не все равно, чо ли?
— Ну, а все-таки?
— А если все-таки, то не один. С Тимофеем. И еще кое с кем…
— С кем же?
— Ну чо ты пристала как банный лист к заднице?
— Дурак ты! Должна же я знать, кто сообразил такое.
— Дуреха ты, Машка! Живешь под боком у этого человека, а не знаешь…
Вдруг в горницу деловитым шагом вошел Лукьянов. Маша растерялась, не зная, что и говорить при отце, а Петька залился веселым смехом.
— Слушай-ка, Петруха, пурга начинается, — сказал Лукьянов. — Вывезти ее ночью из села не удастся. Придется прятать где-то здесь…
— Ну и что? Спрячу у себя в избе. Матери скажу, что привез себе, как Стенька Разин, персидскую царевну, а если не поверит, набрешу, что в чужой деревне невесту для Тимки Чернова выкрал. — Петька задорно хохотнул, посматривая на Машу, стоявшую в полном недоумении; в прищуренных его глазах так и плескалось озорство и удаль.
— Не торопись, Петруха, — поднял руку Лукьянов. — Завтра знаешь что будет? Урядник с Филимоном по домам пойдут, все бани и овины обшарят. Сами-то они, может быть, и не сунулись бы, да ведь эта визгливая барыня заставит. А раз пойдут, то первым делом к нам, а потом к тебе. Ты сосед, в дружбе мы. Понял?
— Понял, дядя Степан. А куда ее приткнуть, не знаю. — Петька развел руками, выжидающе смотрел на Лукьянова.
— Самое надежное место, Петруха, Мамикин дом, — помолчав, сказал Лукьянов. — Соображай сам, какие выгоды: близко от Феофана. Проулком пробежал, через огород перемахнул — и дома. Не надо по селу тащиться, собак не всполошишь, и встреч ни с кем не будет. А если начнут по дворам шуровать, к Мамике
— А чо, я, пожалуй, сбегаю сей момент к Мамике, обскажу ей. Ради такого дела небось не откажет. В случае чего, господа Иисуса Христа и пресвятую деву Марию припомню, — снова развеселился Петька, нахлобучивая шапку до самых ушей.
— Погоди, Петруха. За тобой и так есть дело. Я сам к Мамике схожу. С весны пудовку муки должен. Отнесу как раз.
— Пущай будет по-твоему, дядя Степан, коль заделье есть. Вечерком я еще понаведаюсь, — согласился Петька и, хитровато подмигнув Маше, поспешно ушел.
Сквозь тьму ночи и снежную завесу Катя никак не могла разобрать, кто ломится к ней в окно. Ей хотелось скорее пожать руку своему освободителю, но рама, будто назло, никак не поддавалась.
— Эй ты, барышня, стукни кулаком по раме, — услышала Катя чей-то приглушенный свистом ветра голос.
Боясь стуком навлечь беду, Катя уперлась в раму обеими руками, и в тот же миг лицо ее обжег холодный ветер с колючими снежинками. Рама легко вывалилась, и Катя узнала, кто ее спаситель.
— Мое вам с кисточкой, барышня. Это я, Петька Скобелкин. Стишок ваш дошел до сердца… Давай руки и сигай прямо на меня. И живо, мешкать некогда. Слышишь, собаки учуяли нас…
Действительно, крытый жердями и соломой, обнесенный высоким заплотом двор урядника Феофана огласился заливистым лаем. Разбуженные ворвавшимся в избу ветром, тревожно закудахтали в курятнике куры.
Катя пролезла в окно, раздирая на спине гвоздем Дунин полушубок. Ветер сшиб ее с ног, она упала в снег, захлебываясь холодным воздухом. Петька, не мешкая ни одной секунды, поставил раму на старое место, отогнул в прежнее положение гвозди.
— Ну, барышня, подавай бог ноги! — крикнул он Кате в самое ухо и, схватив за руку, потащил за собой. — У Мамики тебя запрячу. Понимаешь, нет ли?.. У Мамики!
Петька не давал пощады Кате. Когда она упала в огороде Мамики и барахталась в снегу, обложил ее крепким словцом:
— Ну чо ты, корова, что ли, язви тебя!
Подняв ее, Петька подставил Кате спину.
— Цепляйся руками за шею. Поволоку.
Катя попробовала идти своими ногами, но не смогла, снова упала. Петька взъярился:
— Кому говорю, цепляйся!
Теперь Катя не стала отказываться от Петькиной помощи, хотя ей и стыдно было взобраться на его спину.
— Вот так-то лучше, так быстрее у нас дело пойдет… Да ты совсем, барышня, легкая, а ведь с виду не худая, мягкая, — бормотал Петька, пересекая огород и спотыкаясь о грядки, засыпанные снегом. Закинув руки, он поддерживал Катю за бедра, встряхивал ее, как мешок.
Катя попыталась разжать свои руки, которыми обхватывала могучую Петькину шею, соскользнуть с его спины, но злой шепот парня остановил ее: