Шрифт:
— Господин Джамбон, — сказал Т. — Я не ждал вас так рано — мы, кажется, назначили на десять.
— Как вы догадались, граф, возникли новые обстоятельства.
И лама кивнул на горохового. Тот взял со стола свой котелок и напружинился, приготовившись не то к драке, не то к бегству.
— Я слышал вашу беседу с этим господином, граф, — сказал лама, — поэтому к вам претензий не имею. К вам, сударь, — лама повернулся к гороховому, — у меня тоже нет вопросов, как не может их быть к волку за то, что он крадёт телят. Однако мне нужны эти материалы,
Джамбон подошёл к столу, взял с него валик фонографа и адресованную Победоносцеву записку, сложил их обратно в конверт и сунул в карман своей пальтообразной рясы.
— Деньги в сумке на зеркале, — сказал Т. — Там империалы — возьмите сколько нужно и ступайте…
Эти слова были адресованы гороховому господину, который успел переместиться к самой входной двери. Тот не заставил просить себя дважды — звякнув несколько раз монетами, он поклонился Т., вышел из номера и закрыл за собой дверь.
Т. повернулся к ламе и сделал виноватое лицо.
— Сударь, позвольте принести вам самые искренние извинения, я в ужасной растерянности… Поверьте, это недоразумение — я не давал никаких распоряжений касательно вас.
Лама Джамбон поставил портрет на стул и сказал:
— Пустое, граф, — я уже говорил, к вам претензий нет. Это вы должны извинить, что я беспокою вас раньше, чем было назначено. Пришлось самому нанимать шпиков, чтобы проследить за этим воришкой. Вы не передумали проводить опыт?
— Я? Нет… Если, конечно, после случившегося…
— Пока ничего не случилось, — сказал Джамбон. — Взаимоотношения моих клиентов друг с другом меня не касаются, и я никогда в них не вмешиваюсь. Итак, вы готовы?
— В общем да, — ответил Т. — Я, правда, не вполне себе представляю…
Джамбон вынул из кармана маленький ножик, перерезал стягивающую портрет бечёвку, разрезал бумагу и, словно кожуру, стянул газетную упаковку на пол.
Т. увидел поясной портрет Достоевского — тот был изображён в натуральную величину, в академической и несколько официозной манере — с тем щедрым добавлением волос, подкожной мускулатуры и здорового румянца, на которые никогда не скупится благодарное потомство.
— Зачем это? — спросил Т.
— Таков мой метод работы с духами, — ответил Джамбон.
— Скажите, а как вы вообще можете вызывать дух умершего? Он ведь, по вашим верованиям, перерождается?
Джамбон посмотрел на Т.
— По моим? — спросил он с удивлением.
Т. почувствовал лёгкую неловкость.
— Ну вы же буддист. А в буддизме, насколько я знаю, верят в перерождения души. Там даже есть ламы-перерожденцы.
— Верно, — сказал Джамбон, — я и сам лама-перерожденец.
— Так как же вызывать дух? Вдруг он уже воплотился — например, в этого сыщика, укравшего ваше послание из ящика Победоносцева? И мы будем искать Достоевского где-то в астральном мире, не догадываясь, что он минуту назад был рядом с нами…
— Вы верите во всю эту чушь? — поднял брови Джамбон.
Т.
— Я… Не знаю, право. Я полагал, что вы верите. Это ведь не я лама-перерожденец, а вы.
Джамбон снисходительно улыбнулся.
— Если вы не в курсе, граф, учение о перерождении лам связано исключительно с наследованием феодальной монастырской собственности.
— Вы говорите это как лама? — удивился Т.
— Я говорю это как лама, который никогда не обманывает серьёзных клиентов. Потому я и беру так дорого.
— То есть, — сказал Т. с любопытством, — вы вообще не верите в реинкарнации?
— Не совсем, — ответил Джамбон. — По моим представлениям, перерождается не отдельная личность, а Абсолют. То есть не Карл после смерти становится Кларой, а одна и та же невыразимая сила становится и Карлом, и Кларой, и возвращается потом к своей природе, не затронутая ни одним из этих воплощений. Но на самом деле, конечно, про Абсолют нельзя сказать, что он перерождается или воплощается. Поэтому на эту тему лучше вообще не говорить.
— А как же быть с воспоминаниями о прошлых жизнях?
Джамбон пожал плечами.
— Остатки чужих рождений содержатся в том питательном культурном бульоне, из которого возникает наша временная земная личность. Как стебли мёртвой травы в перегное. Но если к вашей подошве прилипает нарзанная этикетка, это не значит, что в прошлой жизни вы были нарзаном.
— Но ведь всё ваше учение…
— Да-да, — отозвался Джамбон. — Можете не продолжать. Будда говорил в джатаках — «когда я был Бодхисаттвой, когда я был царевичем…» Как я уже сказал, один и тот же абсолютный ум был нами всеми. Поэтому тот из нас, кто сам становится этим абсолютным умом, может в воспитательных целях вспомнить всё, что захочет. Или, во всяком случае, сказать всё, что захочет.
— А в чём тогда заключается наказание для грешника, если он не перерождается в аду?
— Наказание в том омерзительном состоянии ума, в котором он пребывает до смерти. Оно и есть ад. Всё это просто метафора происходящего с нами в жизни. Впрочем, граф, если очень постараться, можно действительно переродиться в аду. Для абсолютного ума возможно абсолютно всё.
— Хм, — сказал Т., — какие интересные бывают ламы-перерожденцы. Никогда бы не подумал.
— Я не совсем обычный лама-перерожденец, — улыбнулся Джамбон. — Но это не имеет отношения к нашему опыту. Если вы, конечно, ещё не раздумали.
— Отнюдь. Моя решимость тверда как никогда. Но откуда, в таком случае, мы будем вызывать дух Достоевского?
— Если угодно, — сказал Джамбон серьёзно, — мы обратимся к тому самому абсолютному уму, о котором я говорил. И попросим его помыслить интересный вам аспект реальности — чем бы он ни оказался. Поскольку вас интересует контакт с Фёдором Достоевским, я приготовил этот портрет в качестве, так сказать, дорожного указателя.
— Интересно. А как вы думаете, абсолютный ум не рассердится, что его беспокоят за деньги?