Таёжка
Шрифт:
Одевшись, ребята вышли на улицу. Буран провожал их до самого сельпо. Возле сельпо стояла Федина трехтонка.
Капот её был заботливо укутан в стеганый ватный кожух, и мотор добродушно порыкивал. Сам Федя сидел в чайной и ел суп. Его силуэт темнел в желтом окне, будто вырезанный из толстого картона.
Мишка подошел и постучал в стекло. Федя повернулся, сделал руку козырьком и закивал головой.
– Полезли в кабину, - сказал Мишка и открыл дверцу.
В кабине было тепло, сладко пахло нагретым бензином. Мишка включил фары, и на
Потом в кабину влез Федя и весело спросил:
– Ну, цуцики, поехали?
Машина взревела и рванулась вперед. Скоро огоньки села остались позади, и потянулась степь с редкими березовыми колками. С левой стороны от дороги снег был как будто перепахан гигантским утюгом. Здесь недавно прошел грейдер, оставляя за собой крутые снежные гряды, чтобы не заносило дорогу в город.
Дорога была горбатая. Местами ветер слизал с неё снег, и дорога чернела голыми проплешинами. Через четверть часа выехали на зимник, и под колесами грузовика заскользило гладкое зеркало льда.
– Как по асфальту, - сказала Таёжка. Федя сунул в рот папиросу и тихонько запел:
Это было давно,
Год примерно назад.
Вез я девушку
Трактом почтовым...
Потом в песню вступил Мишка. Вдвоем у них выходило здорово: хрипловатый, ломкий басок Феди и тоненький Мишкин голос.
Попросила она, чтоб я песню ей спел.
Я запел, и она подхватила...
Кони мчались стрелой,
Будто ветер степной,
Будто гнала нечистая си-ила-а...
А утро все больше светлело и ширилось. Мимо мелькали прибрежные деревья в тяжелых гроздьях инея; тускло синея, пробегали сугробы, и летел под колеса сизый стеклянный лед.
ЗЛОСЧАСТНАЯ ЧЕТВЕРКА
В школе ещё никого не было. Только по коридорам бродила заспанная тетя Дуся и растапливала печи. В гулких, пустых классах пахло смолой и горьким дымком.
В 6-м "В" топилась высокая голландская печь, до самого потолка закованная в железные листы. Мишка приоткрыл дверцу топки, и на полу запрыгали оранжевые зайчики.
Мишка блаженно щурился и кряхтел" как старый старик.
– Табаку взяла?
– спросил он, не поворачивая головы.
Таёжка достала из портфеля газету и табак, завернутый в носовой платок. Табак ей приходилось тайком брать у отца. Он вряд ли мог заметить пропажу, потому что одной горсти Мишке хватало на всю неделю. Да и курил-то он для пущей важности.
Пока Мишка трудился над своей цигаркой, Таёжка, высунув кончик языка, переписывала ему домашнеё задание по немецкому.
– Ты не больно-то старайся, - посоветовал Мишка.
– А то никто не поверит. Кляксы штуки две ляпни.
– Хорошо, - отозвалась Таёжка и посадила аккуратную кляксу.
Потом стал собираться народ. Пришли толстый Генка Зверев и Витька Рогачев, по прозвищу "Курочка-Ряба". Он и правда походил на курицу - с остреньким носиком и круглыми птичьими глазами. Генка и Курочка-Ряба отличались тем, что дрались даже на уроках, но почему-то всегда ходили вместе. Может быть, их роднило то, что оба они были из одной деревни и оба "хромали" в диктантах.
Потом появились Щегловы, братья-близнецы, низкорослые и краснощекие, похожие на медвежат.
Братья заглянули через плечо Таежки и разом спросили:
– Немецкий?
Согласованными, одинаковыми движениями они открыли свои портфели, достали тетради и ручки и деловито принялись списывать.
– Хорошо Мишке, а?
– сказал Курочка-Ряба и подмигнул Генке Звереву. Тайка ему даже нос вытирает.
Таёжка покраснела и склонила голову ещё ниже над тетрадкой.
Ты у меня поговори, - лениво отозвался Мишка.- Давно с расквашенным носом ходил?
Курочка-Ряба подошел к Таёжке и больно дернул её за косу. Мишкиного благодушного настроения сразу как не бывало. Он вскочил, и быть бы Витьке битым, да тут вошёл Максим Александрович, классный руководитель 6-го "В". Ребята звали его Сим Санычем.
Таёжка успела сунуть тетради в парту, а Щегловы так и остались сидеть с разинутыми ртами,
– Ну, братья-разбойнич-ки, попались?
– сказал Сим Саныч, подходя к ним. Н-да, грязь немытая, грязь осенняя... Даже списать как следует не умеёте. Сте-но-графисты!
– Торопились, Сим Саныч, - простодушно объяснил один из братьев.
– Разве ж тут чисто получится?
– Очень вам сочувствую.
– Сим Саным тяжело вздохнул и вдруг спросил: - А отчего это у вас, милейшие мои воспитанники, дух, как на табачной фабрике? А?
"Милейшие воспитанники" состроили непонимающие рожи.
– Ладно, - сказал Сим Саныч.
– Сам догадываюсь. Прославленный куряка Михаил Кузьмич Терехин опять притащил полный карман первосортных стамбульских Табаков. Ну-ка, Михаил Кузьмич, подойди к столу.
Мишка нехотя двинулся к столу. Он шел так, как ходят посуху водолазы.
– Давай вываливай, - сказал Сим Саныч.
– Чего уж там...
Карманы у Мишкиных штанов были знаменитые - рука в них уходила по локоть. Мишка встал на цыпочки и вывернул на стол оба кармана. Первый в основном содержал проволоку и какие-то гвозди, из второго Мишка извлек горсть махорки.
– Только-то!
– удивился Сим Саныч.
– Да это ж тебе на одну закрутку.
Мишка переминался с ноги на ногу и томился.
– И вообще я должен сказать, что самокрутки - это уже не модно, продолжал Сим Саныч.
– В день рождения Михаила Кузьмича я подарю ему трубку.
– Не надо мне трубки, - решительно отказался Мишка.
– Я ведь так, Сим Саныч, для сугреву попробовать.
– Пробовать будешь, когда усы вырастут, понял?
– Понял.
– Ну, я рад, что ты такой понятливый.
– Сим Саныч выбросил махорку в печь и повернулся к братьям Щегловым: - А вы зарубите себе на носу - в другой раз разговор у нас будет особый.