Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Было смутное время. Все, что Караман имел, он растратил в кутежах. Тогда-то и вспомнил он свое старое "ремесло": взялся за конокрадство. Он мог вывести коня из-под десяти замков. Воровал в Кабарде, Черкесии, Абхазии, Мегрелии, держал в страхе всю Западную Грузию. Многие знали, кто дерзкий этот вор, но не осмеливались назвать его.
Караман так ловко изменял тавро украденной лошади, что сам черт не признал бы ее. Если добытая лошадь не нравилась покупателю, Караман "обрабатывал" ее: стачивал зубы, надрезал кожу на голени, поддувал, и кляча делалась похожей на крепкую молодую лошадь, откормленную на высокогорном пастбище Асхисмта.
Продажу он поручал другим.
Награбленное
Когда Караман узнал об этом хвастовстве, он пришел в бешенство. Прежде ему нравился этот прославленный наездник и хлебосольный хозяин, Караман и сам не делал ему ничего худого и других воров не подпускал к его дому. Но теперь решил проучить его.
Абхазца предупредили, и тот позаботился о защите своих лошадей. Двор был обнесен высокой оградой, повитой сверху колючей проволокой. Усадьбу сторожили три собаки, которые могли бы разорвать и тигра. Но что могло помешать Караману! Он пролез бы и сквозь сито.
Караман заказал кузнецу три больших крюка. Темной ветреной ночью взобрался на стоящую перед домом абхазца чинару, насадил на крюки по куску мяса и спустил эти необычные удочки во двор. Караман тихонько завыл шакалом. Собаки ринулись к чинаре и набросились на мясо. Каждой досталось по куску с крючком. Как огромных рыбин, Караман "выудил" одну за другой всех трех собак и развесил на сучьях чинары. Потом спокойно спустился с дерева и без труда открыл двери конюшни. На двенадцать лошадей он наложил позорное тавро, а тринадцатую — любимого хозяйского жеребца — увел.
— Ававай! — воскликнул утром пораженный ужасом абхазец, увидев висящих на дереве собак. — Погубил меня, проклятый, на весь мир опозорил!
А когда узнал о судьбе лошадей, земля ушла у него из-под ног. Но что мог он сделать Караману?
Восемь лет безнаказанно разбойничал Хвингия, а когда приобрел достаточное богатство, остепенился. "Кажется, большевики крепко обосновались, — рассуждал он про себя, — скоро за меня примутся". Он оставил воровство, занялся мирным хозяйством, попытался создать семью. Но супружеское счастье продолжалось недолго: на второй год жена умерла от родов.
"Вот видите, — говорили в народе, — женщина не смогла родить сына дьяволу".
Кто скажет, скольких женщин знал Караман? Они дрожали под его взглядом. Но жена владела сердцем этого человека, и ее смерть надломила Карамана. Он распродал все, что имел, и вернулся в родную деревню. Тут он родился и вырос, тут были могилы его матери и отца, тут и сам он хотел сложить свои кости. Разумеется, он не думал, что черные дни придут для него так скоро…
На месте старого родительского дома Караман выстроил новый дом на сваях, развел сад и виноградник. Казалось, он мог долгое время жить, не ударяя пальцем о палец. Награбленного, наворованного ему хватило бы до конца дней. Но жители деревни чуждались Карамана…
Сейчас он с тяжелым сердцем подходил к дому с красной вывеской. "Правление колхоза "Новая жизнь". С горькой усмешкой посмотрел он на вывеску. "Новая жизнь"… Я собираюсь вступить в новую жизнь… Одного человека выселяли из деревни, а он требовал, чтобы его назначили старостой. Так-то и у меня…"
Из ворот правления выходили крестьяне. Караман остановился, уступая дорогу. Один из колхозников спросил его:
— Зачем пожаловал, батоно Караман? Уж не собираешься ли в колхоз вступить?
В тоне, каким
— У меня небольшое дело к председателю… Не знаешь ли, он в конторе?
— Председатель в районе, — ответил Гайоз.
Караман обрадовался, будто ему сообщили добрую весть, и повернул обратно. Вместе с тем его захлестывал гнев. "Куда я шел? Чего, кроме насмешки, мог я ждать от них?" Перед ним неотступно стоял обидчик, и он клялся самыми страшными клятвами отомстить ему.
А у ворот правления шел разговор:
— Интересно, чего хотела эта чертова душа? — задумчиво проговорил Гайоз. — С хорошим делом он не пришел бы к нам…
— Кто видел хорошее от Карамана! — с горечью воскликнул старик крестьянин. — А как он взглянул на тебя… Смотри, не натворил бы чего, проклятый!
Слова старика встревожили Гайоза, и он по дороге домой с беспокойством думал: "Что может сделать мне этот негодяй? Какую подлость может устроить?"
А дождя все не было. Воздух словно сомлел от жары, в пыльном мареве горячо дышала потрескавшаяся земля. Сгорели ранние посевы, побурела трава, пожухли кусты. Напрасно смотрели на небо крестьяне: ни облачка. Увяли, пожелтели листья кукурузы, переломились и упали на сухую почву.
Жара не спадала даже ночью. Гробовая тишина стояла в деревне. Дома словно вымерли. Как рыбы, выброшенные на берег, валялись под деревьями люди. Только Караман не искал прохлады. Он одинаково хорошо переносил и жару и холод. Его архалук, как всегда, застегнут до горла. Он сидит на балконе с гитарой в руках и мертвым взглядом смотрит во двор. В лунном свете сверкают листья зеленой изгороди, за изгородью стелется белесая пыльная дорога.
"Где моя дорога? — спрашивает себя Караман. — По какому пути мне двигаться, куда?" Ему бы теперь лучше никуда не двигаться, да разве позволят? Теперь они мне проходу не дадут, припомнят все старые грехи. Постучат ко мне однажды в дверь, и поминай как звали. Удивительно, что до сих пор не пришли. А я сижу и жду… Нет, нет, надо на что-то решиться…"
Он отложил гитару, встал. Длинная тень протянулась по полу, потом перекинулась на стену. Караман и не догадывался, что все это время ему не давала покоя мысль о Гайозе. А как догадался, ему стало легче. Теперь он знает, что делать.
— Храбра собака у своего порога, Гайоз! — произнес он громко и быстро прошел в комнату.
Тут он переставил лампу с камина на стол, снял ковер со стоявшего в углу сундука, где хранились золото и деньги, пересчитал все, завязал в старый архалук, разогнулся, и из тайника в стене достал парабеллум, завернутый в промасленную тряпку. При свете лампы вороненая сталь отливала синью. Бросил тряпку, пистолет положил в карман. Чуть подумав, приподнял половицу, вытащил карабин с патронами. Тщательно протер все тряпкой и завернул в бурку. Огляделся. Все, что представляло ценность, стал складывать в кучу. Сложив, увязал в хурджин, поставил в угол. Как бы не забыть чего-нибудь ценного. Поспешно обошел комнаты. Кажется, все. Больше не унести на себе. Прикрутил лампу, вышел на балкон, запер дверь, затем пересек двор.