Таинственная женщина
Шрифт:
В тот же день, около десяти часов утра, в кабинете у Лихтенбаха Ганс и Агостини вели тайный разговор с банкиром. Граф Чезаро курил сигарету с мечтательным видом. Ганс совершенно бесстрастно слушал Элиаса, который говорил голосом более глухим, чем обыкновенно:
– Ваше положение правда серьезно, но мое тоже становится очень печальным. Поверив вам, я начал играть на понижение, и в результате Общество по производству взрывчатых веществ должно было очутиться в моих руках, так как я намеревался скупить его акции по ничтожной цене. Оказалось, что моими конкурентами в этом деле явились мои злейшие враги Барадье и Граф, которые повели против меня
– Сколько же вы теряете на этом? – спросил хладнокровно Агостини.
– Как! – вскрикнул банкир с яростью. – Сколько я теряю?! Да все состояние! О, вы философски смотрите на дело! Легко спросить человека, который разорен: «Сколько вы теряете?» Ведь я не могу рассчитывать на свою наружность, чтобы добыть деньги. Мне нужно трудиться, чтобы заработать их! И вот так-то прошли сорок лет!
– Ну, Лихтенбах, не расстраивайтесь, – сказал Ганс. – Мы хорошо знаем, что, если уж на то пошло, вы не морщась проглотите эту пилюлю, и у вас еще останется кое-какая малость!.. Хотите, я вам дам десять миллионов за все то, что у вас наберется после краха?
– Глупости! – воскликнул Элиас. – Вы ничего не знаете! Ваше грязное дело, которое вы вели как ослы, стоит мне трудов половины моей жизни, и сверх того в нем оскорблена моя гордость! До сих пор я всегда преследовал фирму Барадье и Графа, постоянно давал ей чувствовать свои когти, а теперь я у них в руках! И все из-за того, что вы вели себя как идиоты! Ваша знаменитая София тоже отличилась!.. Неотразимая женщина, никогда не потерпевшая ни одной неудачи! И вот ей поручают увлечь юного птенца – для нее ведь это безделица. И что же? Она бездействует, у нее не хватает силенок вытянуть из него что нужно! Секрет до сих пор не раскрыт, а я тем временем теряю массу денег! Идиоты! Негодяи! Отдайте мне назад мои деньги! Право, нет на свете ничего более достойного презрения, как бандиты-болваны, да и ваша неудачница София в придачу к вам!
Ганс не моргнул даже глазом. Агостини насупился и небрежно бросил окурок на пол.
– В том, что вы, Лихтенбах, говорите, есть доля правды, – сказал он. – А потому я прощаю вам эти дерзости… Иначе вы дорого заплатили бы мне за них…
– Убирайтесь к черту! Очень я вас боюсь! – проговорил Элиас.
– Напрасно, – возразил итальянец, бросив на него острый взгляд. – Граф Чезаро Агостини родился на свет не для того, чтобы какой-нибудь Лихтенбах мог безнаказанно оскорблять его…
– Безнаказанно? Вот как! Я, кажется, уже достаточно наказан, потерпев такие убытки на бирже.
– Ну, довольно, – сказал авторитетным тоном Ганс. – Мы сошлись здесь не затем, чтобы ругаться, но чтобы прийти к какому-нибудь решению. Нет сомнения, что баронесса нас подвела. Мы знаем даже, что побудило ее к этому, но, к сожалению, догадались обо всем слишком поздно. Она влюбилась в этого юнца и исполнила данное ей поручение лишь наполовину: она испугалась, как бы он потом не стал презирать ее, если бы она заставила его высказаться до конца. Это и погубило нас. У молодого человека возникли подозрения, и от него ничего больше не добьешься. Разве что я сам, в конце концов, примусь его
– Каким же образом? – спросил Лихтенбах, очень заинтересованный идеей.
– Пошлите к Барадье и Графу адвоката поумнее и предложите им помириться.
– Они не захотят.
– А вы откуда знаете? Все дело в том, чтобы предложение было сделано в надлежащей форме, чтобы убедить их в нравственных и материальных выгодах слияния этих дел в одно.
– Это бы спасло нас! – закричал Лихтенбах. – Только бы они мне попались в руки, уж я бы заставил их поплясать!
– Ну, это ваше дело! А, вы ожили, старый плут?
– Воистину, мысль о том, что Барадье и Граф меня одурачили, совсем меня убивает!.. Значит, я зря прожил на свете! С тех пор как я перебрался в Париж, у меня одна цель в жизни – как можно сильнее навредить им. И отказаться от этого наслаждения!.. Это было бы слишком. Но кого послать к ним?
– Пошлите священника, – подсказал Агостини.
– Разве что аббата д’Эскейракса, если только он захочет оказать мне услугу! О, это превосходная мысль! Он мастер уговаривать и умиротворять. Но что же следует предложить Барадье и Графу?
– Все, на что они, по вашим предположениям, могут согласиться… Что вам стоит? Впоследствии вы все равно наверстаете свое! Ведь у вас, кажется, есть дочь? Мне говорили, что она прекрасно воспитана и очень мила собой.
– Ну?
– Предложите выдать ее за молодого Барадье и обещайте дать огромное приданое. Если бы София только захотела вмешаться, она вам быстро обстряпала бы это дело!
На этот раз Агостини проявил серьезное недовольство: он ударил кулаком по столу и, устремив на обоих собеседников убийственный взгляд, сказал:
– Ну а я-то? С чем я-то остаюсь в подобной комбинации? Разве вы забыли, что эта девушка – моя невеста?
– Вам, конечно, придется потесниться.
– Да вы смеетесь надо мной! Значит, это серьезно? Значит, вы хотите расстроить все мои планы?
– А какова цена вашим планам, если Лихтенбах разорится? Кроме того, птенец, вы разве никогда не всматривались в господина Элиаса? Как вы полагаете, станет ли он с вами церемониться, если не будет в вас нуждаться? Вы уже сильно упали в его глазах. Перестаньте же буянить. Если потребуется уладить дело с вами, ну, вам заплатят. Я знаю, где достать денег…
Красавец итальянец положил руку на сердце:
– Какое же удовлетворение вы предложите мне, чтобы я смог утешиться?
– О, образец благовоспитанности! – подшутил Ганс. – Мы знаем, что ваше сердце столь же нежно, как и корыстно!
Лихтенбах, молчавший все время, пока шел разговор о его дочери, наконец вымолвил:
– Да разве возможно, чтобы член семьи Барадье женился на дочери Лихтенбаха? Никогда Барадье и Граф на это не дадут своего согласия… Да я и сам должен был бы протестовать против такого предприятия!..