Так дорог моему сердцу
Шрифт:
— Интересно, вы представляете себе, на кого вы похожи? Ради Бога, чем вы тут занимаетесь?
Злость охватила Вирджинию, и такая злость, которую она редко когда испытывала в своей жизни. Все еще не повернув головы, она проговорила:
— Как вы думаете, чем я занимаюсь? А если я выгляжу такой смехотворной, то почему бы вам не оставить меня в покое и продолжать забавляться где-нибудь в другом месте?
Когда же она наконец взглянула на избавителя из глаз потоком хлынули слезы. Она никогда бы не смогла объяснить даже себе, почему она вдруг так разрыдалась в этот момент, и почему внутри
Это правда, что ее левая лодыжка сильно болела, и на какое-то время, которое на самом деле длилось не более нескольких секунд, ее охватила самая безосновательная паника, но сейчас она снова была на ногах и достоинство требовало обратить весь этот инцидент в шутку. Конечно же, когда неразумная Судьба пересекла их пути с Леоном Хансоном в такой злополучный момент, ей совсем не следовало разражаться рыданиями, как испуганной школьнице.
Но она не могла остановиться, закрыла лицо руками, но слезы текли из-под пальцев. Вдруг он прекратил смеяться и резко спросил:
— Вы поранились? Скажите, как вы упали?
— В этом совсем... совсем нет ничего ужасного. Я просто скатилась по склону.
— Но вы ударились? У вас болит что-нибудь?
— Нет, я... Да!... нет, нет, я не думаю!...
Ее плечи так вздрагивали, что он обнял ее крепко и сжал.
— Прекратите рыдать! — приказал он.
— Я н-не могу, — ответила она, взглянув на него заплаканными глазами, и обнаружила его носовой платок в своей руке.
— Если вы не прекратите рыдать, я вас поцелую! — пригрозил он, и она сразу отпрянула, чуть не задохнувшись, вытерла глаза его платком, а потом, извиняясь, посмотрела на него снизу вверх.
Как будто по мановению волшебной палочки ему удалось чудесным образом остановить поток слез.
— Я думал, у меня получится этот фокус, — проговорил он и снова добродушно улыбнулся.
Вирджиния не могла помешать себе тоже устало улыбнуться.
— Простите, что я так... так выставила себя! — извинилась она. — Ума не приложу, как это получилось!
— Правда? — он смотрел на нее с причудливым огоньком в глазах. — Что ж, если вы на минуту присядете, я осмотрю вашу лодыжку. Кажется, левая нога доставляет вам беспокойство, не так ли?
Вирджиния призналась, что доставляет, и он тщательно осмотрел ее ногу. Там не было слишком большой опухоли, но все же лодыжка была вывихнута.
— Я не думаю, что в ближайшие дни вам много придется кататься на лыжах, — сказал он ей. — Но нет ничего действительно серьезного и, слава Богу, ничего не сломано.
Он стоял на коленях на безупречно чистом снегу у ее ног, и впервые за долгое время она была достаточно спокойна, чтобы в деталях рассмотреть его. На нем была бледно-желтая куртка из мягкой замши, черный шарф, обмотанный вокруг шеи, черные перчатки и черные брюки, заправленные в лыжные ботинки. Он был с непокрытой головой, и волосы блестели, как шелк, под солнечными лучами.
Она отметила как шел ему загар. Он улыбнулся и в глазах не было ни капли той враждебности, которую она видела в них в тот злополучный вечер ужина с генералом Мэддисоном и его сыном.
— Кажется, мне следует извиниться за то, что я
— Я тоже, — призналась она, а потом вдруг расхохоталась почти так же импульсивно, как и рыдала.
Он снова надел на ее поврежденную ногу ботинок и нежно похлопал по руке, сопротивляясь искушению рассмеяться вместе с ней.
— Боюсь, у вас небольшой шок, — сказал он.
— Это была моя собственная вина, — сказала она ему.
— Я посчитала себя лучшим лыжником, чем была на самом деле, и слишком беззаботно отнеслась к тому, чтобы правильно закрепить лыжи. Из-за своей же гордости и покатилась кувырком.
— Вам лучше сейчас оказаться дома, не правда ли?
— Я даже не знала, что вы здесь, в горах, — сказала она, взглянув на него с внезапной робостью. — Вы остановились в гостинице?
— Да, я приехал прошлым вечером и сегодня весь день провел в Эдельхорне. (Эдельхорн был знаменитой лыжной трассой, поднимавшейся вверх среди лесов; он включал в себя довольно значительные восхождения и опасные спуски и был любимым местом опытных спортсменов). Он вдруг поднялся на ноги. — Как вы думаете, хватит ли у вас доверия, чтобы позволить нести вас на руках спускаясь по склону?
— Но сможете ли вы? — Она смотрела на него таким взглядом, как будто считала это невозможным.
— Конечно, могу.
— Но...
— А раз мы не можем пристегнуть лыжу к вашему левому ботинку, ничего не остается, как только мне понести вас.
Он ободряюще ей улыбнулся. Его улыбка была дружелюбной и в то же время несколько насмешливой.
— Все, что вам нужно сделать, это обхватить руками мою шею и крепко держаться, а остальное я возьму на себя,— он протянул руки и потянул ее вверх. — Это довольно просто, не правда ли?
— Если вы так говорите.
Он вдруг рассмеялся, и его смех был почти мальчишеским.
— Я так говорю!
Но та минута, когда Вирджиния обняла его за шею, а он поднял ее на руки, стала для нее незабываемой. Ее сердце от волнения колотилось почти до боли и она опасалась, что он почувствует это. Он держал ее на руках, как будто она была не тяжелее перышка, несмотря на то, что был не атлетического телосложения. Она поняла, что, вероятно, он был чрезвычайно силен и, разумеется, очень вынослив, раз мог провести в Эдельхорне целый день.
Перед тем, как тронуться в путь, он взглянул ей в лицо и улыбнулся еще загадочнее.
— Вы должны только держаться! — сказал он.
И она закрыла глаза и “держалась”, почти уткнув голову в его шею.
Когда он довез ее до шале, там их встретила только одна Эффи. Оба малыша все еще спали в своей комнате и дом был очень тихим, особенно большой холл, где в открытом камине пылал жаркий огонь.
Доктор Хансон приказал Эффи принести холодной воды и бинтов, и занялся лодыжкой Вирджинии, пока служанка стояла около него и послушно передавала ему все, что он просил. Закончив, он отослал девушку и подложил несколько диванных подушек под спину Вирджинии, говоря ей, что ей нужно дать покой ноге на день или около того, но после этого она снова сможет бегать как ни в чем не бывало.