Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
лицо Пушкина ожиданно и неожиданно проступало своими отдельными чертами то в
Лермонтове, то в Некрасове, то в Блоке. Ахматова, казалось, была выдышана
Пушкиным, как легкое торжественное облако. Пушкинская мелодия улавливалась и в
тальяночных «страданиях» крестьянской музы Есенина, и в эллинских аккордах лиры
Мандельштама: музыки Пушкина хватало на все поэтические инструменты. Если в
ранних стихах Заболоцкого и Пастернака присутствие Пушкина было тайной,
поздних
28
стихах эта тайна обнаружилась. Маяковский когда-то задорно призывал сбросить
Пушкина с парохода современности. Но в гениальном вступлении «Во весь голос», как
«глагол времен, металла звон», зазвучала симфоническая тема пушкинского
«Памятника», чье начало уходило еще глубже внутрь традиции — к Державину. Стихи
и статьи о Пушкине Марины Цветаевой были похожи на яростные, но тихие по смыслу
молитвы. Багрицкий писал, что на фронтах гражданской войны он «мстил за Пушкина
под Перекопом». Можно признавать или не признавать любого поэта, но не признать
Пушкина невозможно: это то же самое, что не признать ни прошлого, ни настоящего,
ни будущего; это то же самое, что не признать свою Родину, свой народ. Недаром
Достоевский сказал: «Не понимать русскому Пушкина, значит, не иметь права
называться русским. Пушкин не угадывал, как надо любить народ, не приготовлялся,
не учился. Он сам вдруг оказался народом». Это гораздо шире проблемы «входа-
выхода» в народ или из народа. Если один из героев Андрея Платонова говорит: «Без
меня народ неполный», то о Пушкине можно сказать: «Без Пушкина нет народа».
Меряя свою жизнь самой высочайшей мерой — интересами народа, мы, русские
советские поэты, должны мерить нашу работу в поэзии высочайшей духовной и
профессиональной мерой — Пушкиным.
Это вовсе не означает тотального возвращения в ямбы и хореи «блудных детей»
русского стиха, загулявших с ассонансными рифмами на расшатанных ступеньках
поэтических «лесенок». Старику ямбу и старушке глагольной рифме еще далеко до
пенсии. Но я думаю, что они сами с доброжелательным любопытством будут рады
поглядеть на наши самые рискованные экспериментальные виражи и даже добродушно
похлопают наш юный русский верлибр по его далеко еще не могучему плечу.
Пушкин был новатором в области формы для своего времени, и ему наверняка были
бы противны приторные подражательства Пушкину или Фету наших новоявленных
классицистов. Старик ямб еще сослужит свою службу, но думать, что это конечная
форма русского стиха, наивно или трусливо. Пытаться насильственно втиснуть В
онегинскую строфику эпоху Хиросимы, полета на Лу-
29
стно,
Пушкина на дом задали...» Перефразируя Пушкина, скажу, что зубрежка и поэзия две
вещи несовместные. В зубрежке всегда есть что-то от эмбрионального бюрократизма, а
слепое подражательство Пушкину, искусственное перенесение стиха девятнадцатого
века в двадцатый есть не что иное, как бессмысленная школярская зубрежка. Порой мы
почему-то напускаем на себя выражение умеренности, стесняемся юно, озорно
улыбнуться в стихах или побаиваемся дать крепкую сатирическую пощечину. Что из
того, если кто-то обидится, а то и разозлится? По выражению Пушкина, «острая шутка
не есть окончательный приговор». Но иногда она становится окончательным
приговором, который обжалованию не подлежит, в том случае, если отрицательные
герои сами узнают себя да еще имеют глупость печатно негодовать, тем самым
15ыдавая точность адресата. Ответим тем же всеохватывающим Пушкиным: «Должно
стараться иметь большинство голосов на своей стороне: поэтому не оскорбляйте
глупцов».
Выдвижение исподволь некоторыми критиками на первый план таких поэтов, как
Тютчев, Баратынский, Фет, не может скрыть от нас того, что при всем их большом
таланте они не создали такой масштабный лирико-эпический мир, как Пушкин, где
воедино переплелись и гражданские, и интимные мотивы, и добрая шутка, и ядовито-
саркастические пассажи, и акварельная нежность.
Только владение всеми жанрами и позволяло Пушкину создать энциклопедию
характеров, без которых немыслима настоящая эпика. Оглянемся на наши сегодняшние
поэмы, и, если мы будем честны перед собой, наш взгляд станет печален. После
замечательного, полного искрящегося народного лукавства Василия Теркина много ли
создали мы действительно живых поэтических героев, шагнувших на страницы из
реальности и снова зашагавших по ней, уже с поэтическим паспортом?
Знание истории Пушкин возводил в ранг честности, ставя знак равенства между
исторической образованностью и обязанностью. «Уважение к минувшему — вот черта,
отличающая образованность от дикости». Доба
19
вим, что оснащенное внешней культурой хамство еще хуже первобытной дикости.
Пушкин за свою короткую жизнь успел написать не только о своей эпохе, но и о
временах Степана Разина, Годунова, Петра Первого, Пугачева, не гнушаясь архивной
пылью, под которой он находил самородные крупинки разгадок не только своего