Талая вода
Шрифт:
В эту секунду у него зазвонил телефон.
– Да, Аня? Алло?! – закричал он в трубку, едва увидев, кто звонит, а потом вскочил и опрометью выбежал из зала. Юля с тревогой и изумлением смотрела ему вслед.
– Да не волнуйтесь, – Герман махнул рукой, и в полутьме зала сверкнула его улыбка. – Пустяки! Она всегда такая. Очень взбалмошная, непостоянная, семь пятниц на неделе, так у вас говорят? Лучше, расскажите о себе. Как вам работается в НАДе?
– Спасибо, мне очень нравится, – ответила Юля сдержано, хотя внутреннее беспокойство терзало ее. – Я всегда мечтала о такой работе.
– Матвей говорил вы прекрасный эксперт.
– Он разбирается в искусстве не хуже, – Юля покачала головой.
– И все же, как вам это удается? – Герман Шульц скрестил руки на груди, откинулся на спинку стула и испытующе взглянул на нее.
Юля пожала плечами, его прямой откровенный взгляд смущал ее, она чувствовала себя как на раскаленной сковородке, все время хотела отвернуться и опустить глаза, чтобы скрыть свое смущение. Интересно, насколько он осознает свою привлекательность?
– Я точно не знаю… Но кажется, я многому научилась у профессора Серебрякова – мой научный руководитель, я обучалась по его методике.
– Серебряков – замечательный специалист, я читал его труды. Особенно интересны его выводы относительно Малевича. Многие ведь видят в его работах только элементы авангарда… желание выделиться! А Серебряков смотрит куда глубже.
– Согласна, – еле слышно ответила Юля. Он продолжал в упор смотреть на нее, и она чувствовала, себя как если бы к ней подключили электрический кабель и пустили ток, она отвернулась и сидела теперь вполоборота, пытаясь спрятать лицо и глаза. Интересно, он видит, что со мной происходит, или нет, пронеслось у нее в голове. Никогда прежде не случалось подобного, надо сейчас же перестать ерзать!
– А что вы думаете о его картинах?
– М-м-малевича?
– Ну не Серебрякова же, он вроде бы не писал картин. Или я чего-то не знаю?
– Нет-нет, конечно! Это просто я что-то… сегодня как-то плохо соображаю… не обращайте внимания. Меня привлекают в нем не мистические загадки…
– Ну, вы ж не обыватель! Разумеется!
– Да… конечно… а то, что он сумел найти грань, на которой можно показывать скрытое, сочетать несочетаемое, делать абсурдные вещи, возведенные в крайнюю степень, а в крайней степени – все становится искусством, когда пробивает определенную планку… Но до нее не все могут достать.
– Он что-то вроде Маяковского в живописи…
– Именно это я и имела в виду, – Юля дрожащей рукой взяла бокал и судорожно глотнула шампанского, чувствуя, что в горле пересохло. Она ощущала себя школьницей, которую вызвали к доске и заставили отвечать сложный урок.
– А ваши руки? Это ведь тоже искусство, когда в крайнюю степень возведено осязание… Вы правда можете видеть кожей?
– Ну, а что до рук…. – она провела кончиками пальцев по поверхности стола. – Я такой родилась… с чувствительными руками… Ой, тут что-то липкое… наверное, Аня разлила шампанское…
Юля беспомощно оглядела стол в поисках салфеток, потом попыталась позвать официантов, но никого не было поблизости…
– Чем бы вытереть руки… Как назло даже нет носового платка! У вас нет салфетки? Или хотя бы какой-нибудь бумаги? Можно пойти помыть руки, но… если Матвей вернется сейчас… Мне бы хотелось знать, что тут происходит, – растерянно и бессвязно от волнения бормотала она. Скорее бы все это закончилось, скорее бы вернулся Матвей и отвез ее домой, сколько будет продолжаться этот мучительный допрос, никогда еще она не чувствовала себя такой ничтожной, такой неотесанной и безграмотной, такой неловкой и такой потерявшей над собой контроль. Разве должны такие, как она, говорить с такими как он? Она ведь где-то там, ниже, намного ниже…
Герман похлопал себя по карманам, потом вытащил и протянул Юле новенькую пятидесятидолларовую купюру.
– У меня только это, – легко бросил он, – могу предложить.
– Это… деньги? – удивилась Юля.
– Ну да. Вы же просили бумагу, вытереть руки?
Она покачала головой и усмехнулась. Что сказала бы мама, если бы узнала, что я вытираю руки о доллары? Да на эту бумажку у них в деревне можно месяц прожить! Надо же, какие у него странные привычки… Она с трудом поднялась на нетвердых ногах и направилась в сторону туалета. Но едва она сделала шаг, как влетел Матвей, бледный словно приведение, его глаза казались остекленевшими, в них застыл такой глубокий ужас, что у Юли сжалось сердце. Матвей бросил деньги на стол, чтобы заплатить по счету.
– Едем, быстро, – крикнул он, тут его взгляд упал на Юлю, и стало ясно, что он совершенно забыл о ней, – Ты тоже, если хочешь с нами… или езжай домой… нет времени объяснять… Герман, поехали, скорее!
Тот поднялся, в отличие от Матвея он сохранял спокойствие, очевидно, его куда меньше волновала судьба Ани. Юля быстро кивнула, подхватила одежду и сумку и бросилась за ними к машине. Куда она пойдет сейчас? Нет уж, она, пусть и с липкими руками, должна понять, какого черта тут происходит! Для чего ее позвали сюда, почему она стала зрителем этого безумного спектакля? Вот уж действительно – безумный мир!
Она почему-то вспомнила, как много лет назад в школьном туалете намылила руки, а в кране не оказалось воды. Она хотела добежать до другого, на этаж выше – но прозвенел звонок. Опоздать на урок равносильно самоубийству, учительница была строгая, настоящий зверь, и Юля так и пошла в класс, с мыльными руками… и потом долго-долго, почувствовавшие запах одноклассники, мигом раскусившие ситуацию, дразнили ее: Юльк, а Юльк, а куда это ты намылилась?
Ничего не изменилось с тех пор, у нее снова нет времени вымыть руки…
Машина рванула с места и уже через несколько минут они очутились на Крымском мосту.
– Она сказала, что у нее слишком много проблем, – это единственное, что успел сказать Матвей, пока они ехали, – И что она больше не хочет их решать. Она могла пойти только сюда, я уверен! Это ее любимое место…
Юля ни о чем не спрашивала, она сжалась на заднем сидении, стараясь стать совсем незаметной, хотя необходимости в этом не было – на нее и так никто не обращал ни малейшего внимания. В воздухе отчетливо витало ощущение близкой катастрофы, заставлявшее сердце девушки сжиматься от страха.