Талая вода
Шрифт:
– И что же я сказала? – поинтересовалась она.
– Вы сказали: «Как чудесно! Мир до рождения людей. Жаль нельзя дотронуться…»
Юля покраснела еще больше, он, почувствовав ее смущение, сказал пару дежурных фраз, деликатно откланялся и скрылся в соседнем крыле галереи. А потом снова неслышно подкрался, когда она стояла на ступенях у выхода, глядя на гигантскую статую Давида. Юля не могла оторвать глаз от скульптуры, она словно наяву видела, как именно Микеланджело создавал свой шедевр. Ведь когда Микеланджело работал, он делал это как Микеланджело, в только ему свойственной неповторимой манере, и отпечаток ее ложился на мрамор, неизгладимый, заметный опытному глазу, и все же нерасшифрованный. Но Юля знала ключ
– Опять жалеете, что нельзя потрогать Давида? – услышала она, вздрогнув, обернулась и снова увидела того же самого мужчину. Теперь на нем были стильные солнечные очки.
– Александр, – представился он.
– Юля.
– Вы с таким интересом разглядываете экспонаты, Юля…
– Это моя работа. А вы? Искусствовед? Художник?
Он покачал головой.
– Просто любитель. Но я всегда рад узнать что-то новое об интересующем меня предмете.
Как-то незаметно он протянул Юле визитку, она дала ему номер телефона. И уже вечером они отправились гулять по Флоренции. Новый знакомый был любезен, остроумен, хорошо образован и очень мил, и девушке показалось, что она встретила человека, которого могла бы полюбить со всей силой, на какую только способно юное пылкое сердце. Ведь влюбляться так сильно, как она с детства мечтала, как видела в фильмах, читала в книгах – такого с ней никогда не случалось. Юля всегда была слишком внимательной, слишком разумной, чтобы бросаться в омут с головой, она обходила страсти длинными окольными дорогами, но в глубине души всегда стремилась полюбить безрассудно, так, чтобы в огне этой любви не жалко было спалить что угодно, к примеру, отпущенную жизнь.
Однако довольно скоро она выяснила, что есть нечто, к чему Саша стремился несоизмеримо больше, чем к обретению пылкой любви, а именно: его интересовали быстрое продвижение по службе, хорошая зарплата, отличный деловой имидж и симпатии руководства. Оказалось, ее новый знакомый был отменным, нет даже отменнейшим карьеристом. К великому разочарованию Юли, в который раз упустившей шанс влюбиться. Влюбляться безоглядно она так и не научилась, ей нужно было, чтобы мужчина сумел обмануть тонкое врожденное чутье, позволявшее безошибочно определять подделки. Сашин интерес к ней был таким же поддельным, как картины Айвазовского, которые им с Борисом однажды пытались продать ушлые крымские дельцы.
Вот и на этот раз Саша пригласил ее поужинать, потому что хотел, чтобы она познакомила его с профессором Серебряковым. Саша мечтал уговорить старого ворчуна поехать во Францию и прочитать лекцию в Сорбонне. Вероятно, это тоже оказало бы положительное влияние на его карьеру, Юля не спрашивала, но нисколько не сомневалась: Саша никогда и ничего не сделает просто так! Она устала объяснять, что Николай Серебряков уже пять лет отказывается выезжать за границу, с тех пор как в Чехии у него украли деньги и чемодан, но Саша надеялся уговорить его, он вообще был оптимистом, душкой и умел найти подход к каждому.
Шагая рядом с ним по заснеженной московской улице, слушая его рассуждения, как всегда о чем-то светлом, великом и романтичном, будь то любовь к родине, вера в бога, сила искусства или верная дружба, Юля вдруг отчетливо поняла, насколько сильно отличается от него Матвей в ее восприятии. Она не заметила этого сразу, но теперь на фоне Саши, Матвей казался абсолютно настоящим! Со своей сумасшедшей, взбалмошной сестрой и циничным то ли другом, то ли боссом, с затянутой в черное кимоно царственной матерью и стеклянной раковиной в ванной комнате, с собственными горными лыжами и идеальной пижамой, со старыми кинолентами и блестящим пониманием живописи, – он был настоящим. Когда ночью, засыпая, она провела ладонью по его руке, она с уверенностью могла бы сказать:
– Это – подлинник.
Вот почему Юля полюбила его. Он был настоящим, как и его симпатии, интересы, цели, что вели по дорогам жизни. Все это было чистосердечным, глубоким, неподдельным.
А сейчас рядом с нею шагает великолепнейший образец искусной подделки, почти не отличимый от работы мастера. Потому что любая фальшь из Сашиных уст звучала во много раз более искренне, чем правда в исполнении прочих. А он лишь обладал феноменальной способностью говорить одно и делать другое. Только и всего. Разве можно за это осуждать?
– Саша, а ты бы мог на мне жениться? – спросила вдруг Юля, просто так, чтобы сбить его с толку, заставить растеряться, ей было интересно послушать, что он скажет.
– Жениться? – Саша удивленно замолчал, задумался, явно прикидывая, какой ответ будет наиболее удачным. – Нет, я бы боялся…
– Чего?
– Что ты будешь читать мои мысли, прикоснувшись к пуговице на пиджаке…
Юля рассмеялась. Она знала, что у Саши была подруга, но он никогда не упоминал о ней в разговоре. Возможно, потому что не хотел делиться личным, но скорее всего, потому что мечтал однажды поменять ее на другую, получше. Чтобы не прогадать. А еще у него были родители, которых ему всегда некогда навестить, брат, о котором он говорил с восхищением, но почти не видел, и множество друзей, полезных, в первую очередь, приятных – во вторую.
Николаю Ивановичу Серебрякову исполнилось уже шестьдесят пять. Однако он сохранял обычную для людей интеллектуальных профессий живость ума и физическую подвижность, придерживался правил заложенных еще советскими академиками: через каждые сорок минуты работы – перерыв, через три часа – желательна зарядка или прогулка. Он отличался сухопарым, но крепким телосложением, его высокий лоб был покрыт глубокими морщинами, которые немного смешно взлетали вверх вместе с густыми бровями, когда он удивлялся или слышал что-нибудь неправдоподобно глупое. Его поседевшие волосы всегда были коротко и аккуратно подстрижены, а с крупного носа каким-то образом умудрялись все время соскальзывать очки.
Он сам подошел к телефону, когда позвонила Юля.
– Юленька? Ну, приходите, – в голосе прозвучало легкое сомнение. С праздником Юля поздравила его еще в декабре, работа не началась, с чего это девушка решила заглянуть к нему домой? Обычно они встречались в институте, в квартире только когда работали над ее диссертацией или публикациями.
Николай Иванович жил в доме на Смоленской набережной, и когда Юля с Сашей подошли, то обнаружили, что на двери подъезда уже установили домофон. Сейчас их устанавливали повсеместно. Юлю это радовало, она вспоминала, как еще несколько лет назад опасалась входить по вечерам в подъезд, потому что никогда не знаешь, кого там можно встретить. И она входила осторожно, неслышно ступая, словно кошка, и все время озираясь по сторонам. Но сейчас все изменилось: Москва семимильными шагами шла навстречу цивилизации.
– Это веяния нового тысячелетия, – улыбнулся Саша.
Вопреки ожиданиям и к величайшему неудовольствию Юли дверь открыла Алиса, дочь Николая Ивановича, очаровательная блондинка, с польским курносым носиком, яркими почти изумрудными глазами, фарфоровой кожей и женственными формами, – так, наверное, должна выглядеть заветная мечта любого мужчины. Однако под этой великолепной оболочкой скрывалось капризное и весьма злобное существо: в свои двадцать пять Алиса ни одного дня не работала, мотивируя это тем, что все еще не может найти себя. Она иногда бралась за подработки, но ей ни разу не заплатили, пару раз устраивалась в офисы, но не выдерживала и трех дней. Зато с завидным постоянством ходила на приемы, вечеринки, посещала кинофестивали и концерты, благо и у отца, и у нее самой было много знакомых, которые всегда могли достать билет или пропуск.