Талисман

Кинг Стивен

Грязные солнечные очки «смотрели» прямо на него.

Джек почувствовал глубокое облегчение. Конечно, он понимал. Слепой негр говорил о бездействии. Есть ли разница между бездействием и преступлением?

И было ли преступление, был ли криминал в том случае?

Криминал был пять минут назад, когда ему велели уносить свою задницу домой.

— Может случиться, — продолжал слепой, — что некоторые вещи прогневят Бога, как говорила моя мама и, может быть, говорила твоя, если она христианка. Может случиться, если мы будем думать одно, а делать — другое. Библия говорит обо всем, даже об ужасных вещах, способных прогневить Господа. Ты со мной согласен, мальчик?

— Я не знаю, — честно

признался Джек.

Все смешалось в его голове. Стоило ему закрыть глаза, и он видел телефон, срывающийся со стены и висящий на проводах, как котенок, запутавшийся в гардине.

— Похоже, ты недавно выпил?

— Что? — спросил ошеломленный Джек и подумал: Я предположил, что Спиди похож на Джона Харта, и этот человек начал играть блюз Джона Харта… а сейчас он говорит о колдовском зелье. Он очень осторожен, но, клянусь, все, о чем он говорит, — было или еще будет!

— Ты умеешь читать мысли? — тихо спросил Джек. — Ты умеешь? Ты научился этому в Долинах, Спиди?

— Не знаю ничего о чтении мыслей, — сказал слепой, — но за много лет мои уши и нос научились заменять глаза. Я чувствую запах вина от тебя, сынок. Чувствую его вокруг тебя. Такое впечатление, будто ты мыл волосы вином! Ха-ха-ха!

На Джека навалилось странное ощущение вины — то, что он всегда чувствовал в детстве, когда отец или мать заставали его за каким-нибудь неприглядным занятием. Но тогда он был младше. Намного младше. А сейчас… Ведь он только прикоснулся — не более того — к почти пустой бутылке с тех пор, как перенесся в этот мир. И даже это короткое прикосновение наполнило его страхом — благоговейным страхом, — каким наполнялись сердца европейцев в четырнадцатом веке при виде солнечного затмения или святых мощей. Это — волшебство. Могущественное волшебство. И временами оно убивало людей.

— Я не пил, правда, — проговорил он наконец. — То, что было, уже почти прошло. Я… я… даже не люблю его! — Желудок начал нервно подергиваться; Джек испугался, что его снова стошнит. — Но мне нужно еще… эта уже почти закончилась…

— Нужно еще выпивки? Боже! Мальчику твоего возраста? — Слепой рассмеялся и сделал однозначный жест рукой — мизинец и большой палец растопырены, остальные прижаты в ладони. — Какого черта! Тебе не нужно этого! Ни один мальчик не нуждается в этом яде, чтобы путешествовать.

— Но…

— Подойди поближе. Я спою песню, чтобы утешить тебя. Послушай…

Он запел. Его поющий голос не имел ничего общего с его говорящим голосом. Он был глубокий, мощный, временами вибрирующий. Без всяких срывов на разговорную речь, вроде «МНЕ — ХОРОШО — ВСЕМ — ХОРОШО — И — ВЕСЕЛО — КРУГОМ!», как у негра Джима. Это был трепетный, хорошо поставленный и натренированный голос оперного певца, теперь зарабатывающего на кусок хлеба исполнением популярных песен на панели. Джек почувствовал, как гусиная кожа покрывает его руки и спину, когда он слышит этот богатый, густой голос. Прохожие на тротуаре около желтого фасада Торгового центра поворачивали головы.

Малиновка вдаль Улетает, звеня, Нет голоса в мире чудесней… И нет больше слез, Где мерцание звезд Подпевает в такт ее песне…

Джек вздрогнул от внезапного ощущения, что эта песня ему знакома, что он слышал ее раньше, если не ее, то очень похожую, и, когда слепой музыкант расплылся в своей желтозубой широкой

улыбке, Джек понял, откуда исходит это чувство. Он понял, что заставило повернуться головы прохожих, как будто они увидели единорога, галопирующего по автостоянке перед главным входом в Торговый центр. Прекрасная, неземная чистота присутствовала в голосе этого человека — чистота… как бы сказать… воздуха, в котором можно ощутить запах яблока, надкушенного на расстоянии в милю. Это была старая добрая песня «Тин Пэн Эллей», блюзовой группы… но голос был неземной. Он был долинный.

Скорее вставай, Ты, сонный лентяй. Оторвись поскорей от подушки. Играй, веселись, Живи и люби, И счастлив будь…

И музыка, и голос неожиданно прервались. Джек, внимание которого было сосредоточено на лице слепого негра (бессознательно пытаясь проникнуть под эти черные очки и увидеть перед собой глаза Спиди Паркера), не сразу заметил двух полицейских, стоящих за его спиной.

— Ты знаешь, я ничего не вижу, — сказал слепой гитарист, — но я чувствую…

— Черт бы тебя побрал, Снежок! Ты разве не знаешь, что тебе запрещено работать у Торгового центра? — крикнул один из полицейских. — Что тебе говорил судья Галлас, когда мы взяли тебя последний раз? Забыл? Между Сентрал-стрит и Мьюрал-стрит! И нигде больше!.. Боже, мальчик, сколько ты выпил? От тебя прет, как из винного погреба… Фу! Дышать нечем…

Второй полицейский взглянул на Джека и кивнул, указывая ему на дорогу.

— Иди-ка погуляй, мальчик! — сказал строго первый.

Джек быстро пошел по тротуару. Ему нельзя останавливаться. Если он может что-нибудь сейчас делать — то это идти. Его счастье, что внимание полицейских было занято человеком, которого они называли Снежком. Не было бы Снежка — и Джек не поручился бы за то, что у него не будет никаких проблем с ними. Новые на нем кроссовки или нет, все остальное выглядит потрепанным и окончательно износившимся. Полицейские не любят бродячих детей, а Джек всем своим видом напоминал именно бродячего ребенка, к тому же от него пахло вином.

Он представил себе, как сидит в полицейском участке в Зейнсвилле, а зейнсвиллские полицейские — дюжие парни в синей форме, которые каждый день слушают Пола Маккартни и поддерживают президента Рейгана, — склонились над ним и кричат ему в лицо.

Нет, он не хотел, чтобы зейнсвиллские полицейские обратили на него внимание.

Машина с бешеным ревом пролетела мимо. Джек поправил рюкзак и взглянул на свои кроссовки, как будто они интересовали его сейчас больше всего на свете. Боковым зрением он увидел, как полицейская машина быстро удаляется. Слепой был в ней, на заднем сиденье. Гриф гитары торчал около его уха.

Проезжая мимо Джека, старый негр повернул голову и посмотрел прямо на него через заднее окно…

…и хотя под грязными черными очками ничего не было видно, Джек знал, что Лестер Спиди Паркер подмигнул ему.

2

Джек снова подумал о своем безвыходном положении, оказавшись под яркой вывеской. Он смотрел на эти знаки, которые казались ему единственной четкой вещью, оставшейся в мире,

(в мирах?)

где все остальное подернуто серой дымкой безумия. Он чувствовал, как темнота поглощает все вокруг, впитывается в кожу, пытаясь лишить его разума. Джек понял, что частью его депрессии была тоска по дому, по маме. Он чувствовал себя плывущим по воле волн в безграничном океане, не имея никакой опоры под ногами.