Таллиннский переход

Бунич Игорь Львович

В 17 часов 10 минут, прогрохотав якорь-цепью на таллиннском рейде, подняв на мачте красно-белые национальные флаги Эстонии, «Минск» произвел салют наций, который клеветнические буржуазные газеты, вышедшие в тот же вечер, назвали погребальным салютом по независимости Эстонии. Газеты также утверждали, что в самом скором будущем большевики проведут массовые аресты и насильно создадут колхозы. Мрачный тон эстонских газет никак не соответствовал настроению, царившему на банкете, который командование эстонского флота давало в честь советских моряков в помещении бывшего ревельского морского офицерского собрания.

13 октября маленькие эстонские буксирчики, дымя и захлебываясь паром, медленно потащили «Минск» к причалу Минной гавани. Маслов и Волков следили за их маневрами с мостика. Накануне они, вместе с командирами «Сметливого» и «Гордого»,

осмотрели гавань, выяснив, что она имеет очень узкий вход, ограниченный каменными молами. В середине гавани бельмом на глазу торчала груда камней, мешавшая маневрам кораблей. Было ясно, что входить в гавань и выходить из нее придется только под буксирами. Ни Маслов, ни кто другой из командиров, не предполагал тогда, что не пройдет и двух лет, как ту же самую гавань, которая нисколько не станет просторнее, лидеры и эсминцы будут покидать без всяких буксиров на режиме полных боевых ходов под ураганным обстрелом противника. А пока, перекликаясь гудками, буксиры до тошноты лениво разворачивали «Минск» у входа в гавань и, наконец, кормой вперед потащили к причалу. Не доверяя маломощным буксирам, Волков держал наготове прогретые машины и подготовительные якоря на случай, если вдруг придется внезапно останавливать движение лидера или давать ход. Все окружающие гавань холмы были усеяны жителями города, из здания штаба эстонские офицеры наблюдали за входом «Минска» в бинокли.

Место, куда подтащили «Минск» эстонские буксиры, стало штатным местом базирования лидера. Из Минной гавани уходил он в ледяное горнило финской войны, из Минной же гавани ходил в Ригу и Либаву, эскортируя «Киров» или имея на борту знаменитого товарища Вышинского (автора и изобретателя «королевы доказательств» — собственного признания), который проводил в аннексированной Прибалтике как раз то, о чем предупреждали эстонские газеты в тот день, когда «Минск», подняв эстонский флаг, салютовал городу и крепости — о предстоящих массовых арестах и высылках. Это было в июне 1940 года. А в сентябре «Минск», после тяжелого шторма, вернулся в Минную гавань с расползшимися швами корпуса и долго стоял в ремонте. Именно в Минной гавани его застал день 22 июня 1941 года, когда сигнальщик Прошин принял приказ командующего эскадрой, контр-адмирала Вдовиченко, принять мины и находиться в полной готовности к выходу в море.

Сам Вдовиченко получил полчаса назад приказ адмирала Трибуца:

«Отрядам минных заградителей и эсминцев под прикрытием авиации сегодня в ночь выйти на минную постановку. С запада вас будет прикрывать Отряд легких сил в составе крейсера «Максим Горький» и 1-го дивизиона эсминцев. Вам — находиться на лидере «Минск».

Стоя на мостике рядом с адмиралом Вдовиченко, капитан 2-го ранга Петунин, недавно принявший лидер, наблюдал, как вслед за грузными заградителями «Марти» и «Урал» на выход из гавани один за другим пошли: лидер «Ленинград», эсминцы «Карл Маркс», «Володарский» и «Артем». В серых сумерках белой ночи силуэты кораблей казались призрачными. Петунин думал, что как ни ругали в училище бездарных царских адмиралов за то, что они с началом первой мировой войны вместо проведения активных действий предпочитали укрываться за центральной минно-артиллерийской позицией, а вот началась война, и мы делаем то же самое: идем ставить мины между Ханко и Осмуссааром, только делаем это явно с опозданием, хотя нет у немцев сейчас их знаменитого Хохзеефлотте, которого так боялись в 1914 году.

Для «Минска» июнь-июль 1941 года прошел в том же багровом кошмаре, как и для других кораблей КБФ: постановка мин, эскортирование, заячьи петли под бомбами, постоянный страх нападения подводных лодок и торпедных катеров, минная боязнь, доходящая до маниакальных депрессий. Слегка отдышались в Таллинне, куда прибыли в начале августа, но только слегка.

Война разворачивалась во всей своей кровожадно-первобытной жестокости и нелепости. 25 августа патруль с «Минска» арестовал эстонскую семью: муж, жена и взрослая дочь. Подозревались в шпионаже, а, может, и были шпионами: не было времени разбираться. Отвели в глухой двор и расстреляли. А совсем недавно, неделю назад, 19 августа, эстонские партизаны поймали врасплох патруль с «Минска», проводивший прочесывание у хутора Харку. Троих убили, а торпедного электрика Евгения Никонова захватили раненым в плен. Неизвестно, что они хотели выяснить у Никонова. Да и что может знать рядовой матрос? То, что Никонов — с

лидера «Минск», было ясно по его бескозырке. Что противника могло интересовать о «Минске» — он и так о нем все знал, уж наверняка больше, чем Никонов. В общем неизвестно, что они хотели от Никонова, но, привязав раненого матроса к дереву, подвергли его жесточайшим пыткам: кололи ножами, жгли, выкололи глаза и, наконец, сожгли заживо. Обугленное тело Никонова нашли через три дня.

Петунин вздохнул, стиснув зубы. Жестокая война, таких жестоких вроде еще и не было. Война на истребление...

Его мысли прервал вошедший в каюту рассыльный, доложивший, что прием топлива закончен. Одев фуражку, Петунин поднялся на мостик. Светало. В рассветной дымке бесформенно темнели силуэты кораблей. Тишина показалась оглушающей, а тускнеющее зарево далеких пожаров — видением кошмарного сна...

25 августа 1941, 03:42

С первыми же лучами рассвета лейтенант Белов — командир тральщика №47 — приказал пробить боевую тревогу. Быстро светало.. Горизонт прояснялся, громада «Жданова» начинала принимать четкие очертания. Лейтенант Мудрак, руководя постановкой тралов, видел, как на мачте тральщика поднялся сигнал «буки»: «Сняться с якоря. Приготовиться к походу». Терять времени было нельзя, в любой момент могла появиться авиация противника. Через несколько минут тральщики, выставив тралы, дали ход, направляясь к Гогланду. Белов быстро перевел ручки машинного телеграфа со «среднего» на «полный вперед», пролаяв в мегафон на ют: «Усилить наблюдение за тралами, личному составу быть в готовности номер один!»

Мудрак, поднявшись на мостик, с удовольствием отметил, как, несмотря на свою молодость, чётко распоряжается Белов. Не отрывая бинокль от глаз, он осматривал горизонт и следовавший за тральщиками «Жданов», который снова стал что-то семафорить, видимо, опять прося разрешение следовать в Кронштадт самостоятельно. «Сигнальщик, - резко приказал Белов, - передайте семафор: командиру «Жданова» — Следовать строго за тралами, дистанция полкабельтова, не выходить из протраленной полосы».

Пока сигнальщик передавал очередной приказ неугомонному Елизарову, Белов снова впился глазами в бинокль. «Прямо за кормой три судна на курсе сближения!» — прокричал сигнальщик, но Белов уже видел их сам. Екнуло сердце, что это могли быть торпедные катера противника, но сразу отлегло — слишком медленно нагоняют. А вскоре все стало ясно: вот они, пропавшие остатки конвоя — «Аэгна», «Гидрограф» и «Октябрь». Живы, слава Богу! Уже невооруженным глазом были видны три небольших судна с переполненными людьми палубами. «Встать в кильватере «Жданова», - просигналили с тральщика. — Следовать за мной».

Приближался Гогланд, где конвой ожидал приятный сюрприз. У бухты Сюркуля увидели разбежавшиеся накануне тральщики, стоявшие там, как ни в чем не бывало. На головном вился брейд-вымпел командира конвоя. «Вот так», — сказал Белов, ни к кому не обращаясь. Но командир конвоя обратился именно к Белову, требуя от него сведений о судьбе «Даугавы» и эстонских каботажников. «Следовал в охранении «Жданова», — приказал передать Белов.
– Сведений о других судах не имею». С флагмана засемафорили: «Идти на Гогланд. Днем отстаиваться у берега под прикрытием артиллерийских батарей. В Кронштадт двигаться только ночью за тралами».

Увидев новое начальство, снова не выдержал Елизаров. Схватив мегафон, он прокричал уже с какими-то истерическими нотками в голосе: «Разрешите следовать в Кронштадт самостоятельно». «Запрещаю!» — отрезал командир конвоя. Корабли медленно входили в бухту Сюркуля. На востоке, из-за Кронштадта, поднимался ободок восходящего солнца.

25 августа 1941, 03:45

Старший лейтенант Матиясевич, стоя на правом фланге выстроившегося на палубе экипажа подводной лодки «Лембит», ошвартовавшейся в Минной гавани, наблюдал, как с подводной лодки С-5 по переброшенным с лодки на лодку сходням на «Лембит» направляется целая процессия большого начальства во главе с командиром бригады подводных лодок, капитаном 1- го ранга Египко. Прижавшись к стенке гавани и к борту плавмастерской «Серп и Молот», в ужасной тесноте стояло 10 подводных лодок: С-5, четыре «щуки»: Щ-301, 307, 308 и 322, и четыре «малютки»: М-79, 95, 98 и 102. Несколько отдельно от них, между бортом плавмастерской и молом, стоял родной брат «Лембита» — «Калев».