Таллиннский переход
Шрифт:
– «Как ты назвал это место? Полуостров...» — спросил Ворошилов адмирала.
– «Полуостров Вирмси, товарищ маршал», — ответил Исаков.
– «Ну и что?»
– «Немцы прорвались на полуостров,— кривя тонкие аристократические губы, уточнил адмирал.
– А это значит, что они вышли вплотную к гаваням Таллинна и могут заблокировать выход в море, как в Порт-Артуре».
Как в Порт-Артуре! Как будто Ворошилов знает, как было в Порт-Артуре и когда. Умник! Книжки пишет. Из бывших. Эсминцем вроде командовал до революции. Как ему голову-то не отвернули за это время. Как в Порт-Артуре! Я тебе дам, как в Порт-Артуре. Приставили тут соглядатая, чтобы флоту в случае чего отмазаться от ответственности. Мы бы, мол, Ленинград спасли, да в Таллинне пришлось затопиться...
– «Пусть высадят десант и собьют немцев с полуострова», - медленно произнося слово за словом, сказал Ворошилов.
– «Какими силами?» - поинтересовался Исаков.
–
– «Но...», - начал было Исаков, но Ворошилов прервал его:
– «Все. Приказ. Пусть наберут людей с батарей, с островов, с кораблей, откуда хотят. Эвакуация преждевременна. Все понятно?» [9]
– «Так точно», — ответил Исаков, наклонив голову, украшенную безукоризненным старорежимным пробором.
9
Полная военная бездарность Ворошилова привела, в частности, к тому, что он просмотрел ключевое значение Мги в обороне Ленинграда. Немцы заняли Мгу сходу, практически без потерь, блокировав Ленинград на долгие 900 дней. Когда же Мга была взята, то, видимо, парализованный страхом и растерянностью, вкупе с таким же ничтожеством, как и он, секретарем Ленинградского обкома Ждановым, Ворошилов не доложил об этом событии в Москву. Сталин узнал об этом из перехвата немецкого сообщения. Его ярость в данном случае может быть понятна любому военному человеку. Ворошилов был отозван в Москву. Все, да и он сам, считали, что в Москве его неминуемо ждет расстрел. Однако, Ворошилов как-то выкрутился и на этот раз. У товарища Сталина были свои слабости и странности. В дальнейшем Ворошилов, сохранивший звание маршала, занимал чисто номинальный пост главкома партизанским движением, а после войны был назначен заместителем председателя Совмина, оставаясь членом президиума ЦК. Каким- то образом Ворошилова удалось склонить к участию в февральском заговоре 1953 года против его благодетеля Сталина. После успеха заговора при распределении постов он получил внушительный, хотя и чисто церемониальный пост председателя президиума Верховного Совета. Когда в 1960 году на XXII съезде партии Никита Хрущёв поднял вопрос о преступлениях Ворошилова в годы так называемого «культа личности Сталина», продолжения все это не имело, а очередной дворцовый переворот 1964 года, свергший Хрущева, вообще заморозил весь процесс десталинизации. Ворошилов, ушедший с официальных постов после речи Хрущева, жил на покое, оставаясь членом президиума до самой своей смерти в 1969 году. Ему были устроены пышные государственные похороны у Кремлевской стены.
25 августа 1941, 04:20
Сержант Васильев — командир роты 3-го батальона 186-го стрелкового полка — понял, что оставаться на занимаемых его ротой позициях бессмысленно. Противник давно уже обошел их с обоих флангов. Немецкие мотоциклисты потоком двигались по шоссе. Связи с полком не было. Все офицеры были перебиты уже давно. Васильев даже не помнил, когда он в последний раз видел живого офицера. Ленинградец, ветеран финской войны, он встретил нападение немцев почти на самой границе и уже два месяца отступал в раскаленной пыли прибалтийских дорог. В июне сержант был командиром отделения, через две недели стал командиром взвода, еще через неделю — командиром полуроты, а ныне уже командовал ротой. Его июньское отделение насчитывало 20 человек, а августовская рота — 16.
На отходе снова попали под минометный обстрел. Отлежались — никто не пострадал. Солдаты все были опытные, обстрелянные. Таких просто не возьмешь.
Уже совсем рассвело, когда Васильев вывел остатки роты к развалинам старинного монастыря, где занимала позицию батарея 242-го зенитного дивизиона их 10-го корпуса. Там же находились в количестве, составляющем примерно взвод, матросы. Матросы были почти все поголовно ранены, но бодрились, особенно в присутствии людей Васильева. Перед пехотой хныкать не пристало. Толком же никто ничего не знал. Будет эвакуация или нет?.. Боезапас кончался и на батарее, и у людей Васильева — по две обоймы на брата, а у матросов и вовсе уже патронов не было — одни штыки, да ножи «бебуты». Все были измотаны до последней степени. Пока Васильев выяснял обстановку у заросшего щетиной, измазанного в копоти и крови старшего сержанта, командовавшего батареей, его солдаты, привыкшие спать впрок, попадали, где стояли, и заснули, не выпуская винтовок из рук. Все вокруг грохотало и горело. Над монастырем стлался черный дым. Но было понятно, что сам монастырь пока под обстрелом не находится, а рядом пусть грохочет. И солдаты спали, в отличие от матросов, которые еще не понимали, что война на суше не делится на вахты и подвахты.
Старший сержант Кузьмин, вступивший в командование батареей после гибели
Кузьмин выделил имевшийся на батарее станковый пулемет в распоряжение Васильева, соответственно распределив и обязанности: батарея занимается танками, задача людей Васильева — отсекать немецкую пехоту от танков, заставлять ее окапываться или отходить. Танк без пехоты тоже многого не наворочает. Моряков же будут гонять в штыковые контратаки, если понадобится. Так что еще денек в общем-то продержимся точно. А там, Бог даст, и боезапас подвезут. Позиция хорошая, здесь минами нас не очень-то подолбаешь. А деваться- то уже некуда. Куда отходить? Только уже в город. А орудия на чём тащить?
Рассуждения старшего сержанта были прерваны громом разрывов. Тяжелые корабельные снаряды, поднимая тучи земли и обломков, стали рваться в лощине за косогором, примерно в полутора километрах от монастыря. Флот ставил огневую завесу перед практически последним рубежом обороны города. Однако из-за этого огненного смерча вынырнули четыре немецких танка и зловеще поползли к монастырю, ведя за собой не меньше двух пехотных рот. «Батарея, к бою!» - хриплым голосом закричал Кузьмин. Два снаряда, видимо, танковых, разорвались во дворе монастыря, обрушив какую-то стену, подняв багровое облако кирпичной пыли. Затем снаряды стали прилетать откуда-то с тыла. То, ли флот неправильно определил координаты, то ли немцы уже обошли монастырь, и какая-то их батарея садила по нему прямой наводкой.
Тяжелый, черный, упругий дым от горящего немецкого танка гнало ветром на позицию батареи. Сержант Васильев, лежа за рычащим и откатывающимся назад пулеметом, выбивающим колесами искры из кирпичной кладки монастырской стены, бил короткими очередями по перебегавшим согнутым фигурам немецких автоматчиков.
25 августа 1941, 04:27
Военком 94-го отдельного артдивизиона береговой обороны Ечин еще до рассвета выехал на свой пост по корректировке огня, располагавшийся в Козе в восточном секторе обороны. Голова гудела от легкой контузии, полученной вчера во время непрерывных бомбежек батареи. Но мощные бункеры береговых двенадцатидюймовок разбомбить с воздуха было не так-то легко. Батарея жила и, повернув свои мощные орудия на сухопутный фронт, включилась в оборону базы, ожидая только точных целеуказаний. Двенадцатидюймовые снаряды, каждый из которых был способен смести с лица земли целый поселок, нуждались в очень точной корректировке. Малейшая ошибка могла привести к страшным последствиям. Сухопутный фронт, превратившийся в «слоеный пирог», — это не линкоры Гранд-флита, для которых эти снаряды предназначались.
Прибыв в расположение бригады морской пехоты полковника Парафило, Ечин сразу же попал в обстановку ожесточенного боя. Моряки отбили одну атаку противника, и теперь их передний край методично выбивался минометным огнем, спасения от которого не было. Кричали и стонали раненые, в неестественных позах лежали убитые, а мины продолжали рваться вокруг неумело отрытых окопчиков, кося новых людей. Не выдержав, часть морских пехотинцев, бросив позиции, побежала в тыл. Какой-то командир, махая наганом, остановил их, получив в живот осколок разорвавшейся мины.
На КП батальона какой-то капитан с перевязанной головой и дикими глазами прохрипел Ечину: «Подавите минометы!» «Давить» минометы двенадцатидюймовой артиллерией было очень нерентабельно. Один снаряд стоит дороже, чем все немецкие минометные батареи, задействованные на этом участке. Но делать было нечего. Еще немножко и вся оборона бригады рухнет, выбритая минами под нулевку. Ечин залез на дерево и в полевой бинокль стал искать минометы противника. Но, сколько он и командир наблюдательного полка не вглядывались в бинокль, обнаружить немецких минометчиков они не могли. Видны были только клубы дыма от рвущихся мин, окровавленные тельняшки и бинты и все новые группы моряков, в панике бросавшие окопы и бежавшие в тыл.
Очевидно, это видели и с немецких наблюдательных постов, поскольку неожиданно на Нарвском шоссе, на окраине леса, показалась колонна немецких автомашин. Срывающимся голосом Ечин передал координаты на батарею. Минуты через три два огромных взрыва двенадцатидюймовых снарядов башенной батареи с острова Аэгна разметали немецкую колонну. Рвущуюся вперед пехоту остановили и заставили залечь бризантные гранаты включившейся в бой 186-ой батареи стомиллиметровых орудий. Немцы отхлынули, но их наблюдатели уже обнаружили корректировочный пост и обрушили на него огонь. Ечин и командир поста слезли с дерева и, пережидая шквал огня, залегли у каменной изгороди хутора, видя, как уцелевшие морские пехотинцы снова занимают свои позиции.