Таллиннский переход
Шрифт:
Адмирал Ралль выслушал их молча. Он привык молчать и не обсуждать отвлеченных вопросов ни с начальниками, ни с подчиненными. Выслушав офицеров и зная, что приказ о бомбах отдала Ставка, то есть лично Сталин, он приказал Бадаху немедленно выходить в море, сдать груз на Эзеле и быстро возвращаться в Таллинн, хотя, глядя на карту минной обстановки, не надеялся увидеть их снова. Он знал также и то, что не положено было знать старшему лейтенанту Бадаху: несколько часов назад еще три тральщика, погрузив бомбы, вышли на Эзель.
25 августа 1941, 04:30
Старший лейтенант Ефимов — командир тральщика «Патрон» (Т-203) — с тревогой поглядывал то на небо, то на следовавший тихоходный тральщик «Вистурис» (Т-298) старшего лейтенанта Соколова. Маленький отряд подходил
Накануне, 24 августа около 16 часов, старший лейтенант Ефимов был вызван в штаб Кронштадтской военно-морской базы к оперативному дежурному. «Пойдете в Ораниенбаум. Примете там на палубу тридцать авиабомб и взрыватели к ним. Вы назначены командиром отряда, в составе которого сторожевик «Коралл», тральщик «Вистурис» и охранение — МО-208. Ефимов пробовал отделаться от навязанных ему тихоходов, но оперативный успокоил его: «Вы же через мины пойдете, а у этих кораблей — малая осадка. Кроме того, необходимо доставить на Эзель максимальное количество бомб, а посылать уже некого». Дежурный отдернул шторки с висящей на стене карты. Ефимов вздохнул: минные поля немцев были на ней обозначены условно, и никто не знал, насколько точно. Кроме того, данные были позавчерашние, а где и сколько немцы успели поставить новых мин, кто знает? Штаб КБФ прислал из Таллинна рекомендуемый курс с учетом обстановки на «ноль» часов 24 августа. Ефимов еще раз вздохнул, выслушал последние слова дежурного о совершенной секретности операции, ответил «Есть» и повел «Патрон» в Ораниенбаум.
В Ораниенбауме береговой кран стал по одной спускать на палубу тральщика огромные авиабомбы в больших решетчатых контейнерах. Цепи и талрепы минных креплений, перекрещиваясь и продавливая рейки контейнеров, прижимали бомбы к палубе. Вся команда, включая самого Ефимова, его помощника, лейтенанта Спорышева, и военкома, инженер-лейтенанта Ванюхина, трудилась под руководством боцмана Шевченко на погрузке авиабомб. Боцман Шевченко поинтересовался у Ефимова, куда они пойдут. Ефимов ответил, что сам не знает, мол, конверт с приказом вскроют в море. Он нервничал: время шло. Хорошо бы проскочить большую часть пути ночью. «Патрон» был уже готов, на «Вистурисе» работы так же шли к концу, и Соколов доложил о готовности к выходу. Но задерживал «Коралл». Бомбы он вроде уже погрузил, но на нем что-то суетились и бегали, а доклада о готовности к выходу не было. Наконец, на «Патрон» явился командир «Коралла», капитан-лейтенант Подвеселов, и доложил, что в море выйти не может из-за неисправности механизмов. Все средства опробовали, но механизмы не работают. Неудобно было орать на старшего по званию, но Ефимов все-таки сказал ему пару «теплых» слов. Подвеселов вздохнул и ответил: «Я все понимаю...»
Проклиная напрасно потерянное время, Ефимов повел маленький отряд в море. Остались позади затемненные причалы Ораниенбаума, прошли Большой Кронштадтский рейд и окунулись в темноту августовской ночи Финского залива. Шли кильватерным строем, без огней. Волны хлестали в невысокие борта, где-то вдали поблескивали и гасли огоньки, настораживая и вместе с тем успокаивая — двойственность психологии ночного плавания.
На подходе к Лавенсари, еще в полной темноте, над отрядом прогудели моторы самолета. Он повесил над отрядом светящуюся «люстру» и ушел в восточном направлении. Это был сюрприз. Значит немцы их ищут. Противнику известна их задача? В это верить не хотелось.
Ушедший на восток самолет скоро вернулся и снова повесил «люстру». Радисты «Патрона» перехватили длинную передачу немца на базу. Слишком длинную, если учесть, какую ничтожную цель они представляли. Конечно, в том случае, если противнику неизвестно, какой груз они везут. С рассветом обнаружили прямо над собой, на большой высоте, самолет-разведчик противника, выглядевший зловещим крестом на фоне серого предрассветного неба. Разведчик сделал два круга над тральщиками, и снова, радист «Патрона», старшина Кузнецов, перехватил длинное сообщение, посланное немецким пилотом на базу. Сообщение шло открытым текстом по-немецки. Никто ничего не понял, но опять же настораживала длина сообщения. Было ясно: противник ночью искал именно их, нашел и, видимо, предпримет все меры, чтобы они не дошли до Эзеля.
Однако размышлять о том, как их операция, готовившаяся в полной секретности, стала известна противнику, было некогда. Пять «юнкерсов», появившись с восточной стороны, стремительно ринулись на маленькие корабли. Крик сигнальщика, старшины 2-ой статьи Большакова, звонки боевой тревоги, взрыв у борта первой бомбы и треск зенитных пулеметов произошли, как показалось Ефимову, одновременно. Руки Ефимова сами бросили ручки машинных телеграфов на «вперед, самый полный»: «Лево на борт!»
Рулевой, старшина 1-ой статьи Бойцов, резко закрутил штурвал, «Патрон» почти лег на борт в крутом повороте. Посыпались за борт с палубы орудийные и пулеметные гильзы. Тральщик подбросило взрывной волной упавших невдалеке бомб, корму накрыло волной. Неожиданно все смолкло. Самолеты ушли. Корабли отряда продолжали идти на запад. Ефимов понимал, что это еще не конец. Если немцы знают об их задаче, будет много налётов, и чем они кончатся — сказать очень трудно, но таким кораблям, как его «Патрон», как «Вистурис» и МО, достаточно прямого попадания, даже одного удачного близкого разрыва, чтобы с ними было покончено.
25 августа 1941, 04:35
Военфельдшер Амелин, стоя на корме катерного тральщика «ТЩ-47», с тревогой смотрел на клубы черного дыма, поднимающегося над Таллинном. Два маленьких «ижорца», идя трёхузловой скоростью, выводили из Таллинна для проводки в Кронштадт ледокол «Трувор» и гидрографическое судно «Рулевой».
Первым за тральщиками шел «Трувор» — солидное судно водоизмещением почти 1200 тонн, ветеран Балтики, участник первой мировой войны, ледового похода, финской войны, проплававшее множество навигаций и в составе Мортрана, и в составе НКМФ. Придя в Таллинн 22 июня 1941 года с «Амуром» на буксире, «Трувор», приказом от 5 июля, снова был зачислен в состав отряда судов тылового обеспечения КБФ. Но разницы между тылом и фронтом на Балтике уже не было. Ледокол-ветеран, ежедневно рискуя отправиться на дно от мины или авиабомбы, осуществлял связь между Таллинным и Моонзундским архипелагом, совершал одиночные рейсы в Кронштадт, эвакуируя раненых, перевозя боеприпасы, буксируя баржи с горючим, продовольствием и людьми. Сегодня на нем уходили службы тыла КБФ, семьи флотских интендантов и 150 раненых, в основном моряки, посланные с кораблей на сухопутный фронт.
За ледоколом шел гидрограф «Рулевой» с остатками гидрографического оборудования штаба КБФ, основная часть которого была эвакуирована накануне на «Гидрографе». Маленькое судно водоизмещением всего 200 тонн казалось утёнком, плывущим за толстой мамой-уткой, «Трувором». Однако «Рулевой», если и уступал «Трувору» по размерам, был такого же, что и ледокол, почтенного возраста. Построенный в 1913 году в Петербурге в качестве портового судна, «Рулевой» участвовав в первой мировой войне, гнил в порту до капитального ремонта в 1928 году, а затем снова нёс лоцманскую службу в составе КБФ. В сущности, судно уже не называлось «Рулевой», поскольку в 1932 году было официально переименовано в «Базис», но все по старой памяти называли его «Рулевой».
Амелин видел, как небольшая встречная волна разбивалась о тупой нос ледокола, который утюгом подминал волну под себя, медленно идя за тралами. Переводя взгляд с идущих за ними судов на клубы чёрного дыма над городом, ощущая под собой вибрирующую, покачивающуюся палубу маленького тральщика, Амелин еще до конца не мог осознать, что он — моряк Балтийского флота, что на Балтике идет война, и он в ней участвует. Ему казалось, что он все это смотрит в кино, вроде «Мы из Кронштадта», «Броненосец Потёмкин» или «Морской Ястреб», благо все эти фильмы снимались и, в первую очередь, демонстрировались у них на Черном море, где он родился, вырос, и где перед самой войной успел окончить Керченский медицинский техникум, получив назначение в одну из больниц Балаклавы.
Когда началась война, он был немедленно призван в армию и получил с Чёрного моря назначение на Балтику — случай поистине чрезвычайно редкий. Добравшись до Ленинграда, а затем — до Кронштадта, Амелин, пройдя аттестацию, получил назначение на тральщик «Володарский», который в тот момент находился в море. Командир стоящего в Кронштадте ПК-47, лейтенант Ивлев, согласился подбросить фельдшера к месту службы — его «ижорец» шел как раз в это же место. Но когда они дошли, выяснилось, что тральщик «Володарский» подорвался на мине и погиб со всем экипажем. Амелину оставалось только поблагодарить судьбу, что он так долго добирался до Ленинграда по забитым железным дорогам июня 1941 года, и что при аттестации из-за некоторых бюрократических формальностей дело шло не так быстро, как ему хотелось. Иначе он был бы на «Володарском» или, другими словами, иначе его уже не было бы.