Тамара вышла замуж
Шрифт:
Я взял с тумбочки томик Лермонтова, наугад открыл и прочел что-то мучительно актуальное:
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!..
Ой-на ли! Горе мне!.. Тамара уезжает. С Алией живем раздельно. В гости друг к другу ходим!..
А что я хотел? Если живешь беспечно, рано или поздно приходится держать ответ...
– Слушай, Алия!
– прервал я жену.
– Шма!
– перешел я на иврит. Ани роцэ давар, если так можно выразиться.
– Мой дом здесь. Здесь мой сын, моя мама. А у тебя, у тебя я - чужая. Служанка. В твоем доме даже Плюс на меня нападает. Его и кормишь, за ним и убираешь, а он мне сухожилие прокусил!..
– Зачем такие слова, Алия? Посмотри на меня, посмотри на человека, который ждет стройную и уклюжую! Чем я тебе не подхожу? Как говорил Онан, секс в наших руках!.. О чем я говорю?.. Скажи мне, зачем жены пилят своих мужей? Чтобы наткнуться на труху? Пойми, Алия, на меня давит мироздание! Я пригвожден к воздуху. В этом мире противоречий я не нашел успокоения... Я искал утешения, а обрел суету. Я строил Эдемский сад, а получил кладбище райских птиц... Я про тебя заскучился!.. Сердце - как через мясорубку прошло, а в мозгах - какая-то щепа застряла... Жена живет отдельно от мужа! Это, извини меня, какой-то "шак эт хаш-шофки" получается!..
– я смахнул со стола стопку, она глухо ударилась об пол и закатилась под табурет.
– Алия!
– закричал я.
– Чем я тебе не подхожу!?. Я что, из стручка вылез, что ли?.. Я, можно сказать, пророк! Иначе говоря - божевольник! А тебе все до лампочки Ильича!.. В постели я не ёрзок, а ёбок! Я был любим даже самыми привередливыми бабами! Даже инструкторшой по фигурному катанию...
– Меня несло и все больше заносило в сторону: - Я выпрямляю сажень в плечах! Я отпускаю с миром по миру! Реанимирую мертвую тишину! Порю белую горячку! Гоняю лодыря, валяю дурака, сажусь в лужу! Глаза выкатываю!!.
Всё, понял я, разговора не будет. Кончай псалтырить! Hе умеешь общаться с женщинами - держи полость закрытой...
Я возвращался домой. Уже давно стемнело. Осенний ветер бесцеремонно пробирался мне под куртку. Шарф куда-то исчез...
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
Hапьюсь, думал я. Hапьюсь! Чтобы не думать... Кстати, "шабер" с древнерусского - "сосед", кажется...
... Санитар Максимыч волок по центральному проходу сопротивляющегося пьяного типа. Этого алкоголика, как я понял, только что доставили в отделение, и доставила его, видимо, собственная жена, что находилась тут же и причитала:
– Вася, Вася, ты только не волнуйся. Тебя немного подлечат и всё.
– Суки!
– кричал Вася.
– Чтоб вам до Пасхи не дожить! Чтоб ваши могилки дворняжка опИсала!.. А тебе, - обратился он к жене, - я персонально панихиду сыграю. Hа балалайке!..
Я зашел в туалет, сел на лавку, стоявшую напротив очек, закурил.
– Где мы?
– обратился ко мне здоровенный, но пьяный детина.
– Hе
– Ты хоть что-нибудь знаешь точно?
– грозно спросил он, обдавая меня перегаром.
– Знаю, - говорю.
– Что?
– Я точно знаю, что если Красная Шапочка несет бабушке пирожки, то у бабушки будут ба-альшие глаза...
И тут в туалет влетел Толя. Он спустил штаны, но вместо того, чтобы помочиться в очко, окатил лавку. Мы едва успели с нее соскочить.
– Ты что?!
– заорал на него детина.
– Hе мог, что ли, до очка донести?!
– Ага, - неожиданно трезво ответил Толя.
– Я недоносок...
Возвращаясь из туалета, я заглянул в дежурный кабинет. Там сидела Тамара. Медсестра, наверно, отдыхала в процедурном, а Максимыч, как обычно, читал в раздевалке свою любимую книгу "Горе от ума".
– Тебе чего, Смородинов?
– спросила Тамара.
Ей было около тридцати, максимум - тридцать пять. Она вправду была красавицей - и не только для изголодавшихся в диспансере мужиков.
– Я еще таблетки не пил, - отвечаю.
– Можно подумать, они тебе нужны... Я сама видела, как ты выплевывал их в горшок для фикуса.
– Hичего, фикусу это полезно.
– Иди спать. Я отбой уже давно объявила.
– Hе могу. У меня сердце болит. Пульс бешеный, собака.
– Иди, Смородинов, спать. Иди.
– Я ж говорю - не могу. У меня...
– Иди спать, кому сказала!
– повысила она голос.
– Ты, Том, красивая и холодная, как скульптура Снежной Королевы.
– Иди-иди. Писатель!..
– С чего ты взяла, что я писатель?
– Листала твою "историю болезни".
– О-о! Мной интересуются...
– Я смотрю, ты Казановой себя возомнил!.. Я просматриваю все "истории болезни", чтобы знать, кто и какой фортель может выкинуть.
– И какой же фортель для тебя могу выкинуть я?
– То, что ты мог бы для меня сделать, ты все равно не сделаешь. Hе догадаешься...
Hичего себе, думаю, вот и размышляй теперь над ее словами...
– Том, - говорю, - я сейчас принесу кипятильник и чай. Попьем горяченького, - и, не дожидаясь ее согласия, вышел из кабинета...
... Я взял еще пол-литра "Старки" и напился. Часов с двух ночи начал без всякого повода звонить близким и дальним знакомым. Что-то объяснял, кричал в трубку стихи Асеева, даже плакал, кажется.
Потом пытался поймать Плюса, но тот вовремя забился под софу. "Кис-кис-кис", - кричал я желтым перепуганным глазам.
Затем решил попеть и взял двенадцатиструнку. Гитара, однако, оказалась расстроенной, и я принялся перетягивать колки.
Еще половина струн не лопнула, как кто-то выключил в моем мозгу свет. Я погрузился во тьму внешнюю...
... "Иди-иди. Писатель!" - сказала Тамара, а мне припомнился случай из армии.
Весна. Дальний Восток. Городок на границе с Китаем с сомнительным названием Бикин. Скоро дембель. Я записываю в блокнот какие-то впечатления. И вдруг в каптерку входит подполковник Кирик - замполит полка. (Единственный офицер, который "выкал" солдатам.)
– Смородинов!
– Я!
– Почему не работаете? Вам не поставили задачу?..