Танцовщица Гора

Норман Джон

— Айи-и-и! — завыл державший меня не хуже любой цепи самец.

Никто не делает тайны из того, что техники этнического танца, благодаря своеобразным движениям бёдер и тренировкам по управлению мышцами живота и прочим особенностям, находят восхитительное применение в сексе. Стоит ли удивляться, что эмиры, паши и калифы в течение многих столетий требовали от своих наложниц и рабынь заниматься именно этим видом танца. Кроме того, эти танцы возбуждают и саму женщину, поскольку она не может не понимать, что одета как рабыня, выставлена на показ как рабыня и должна танцевать как рабыня. А позже, конечно, если она — действительно рабыня, она должна удовлетворить, причём многократно, ту страсть что она пробудила в мужчине своим танцем. Если хотите, чтобы женщина стала мечтой об удовольствии для мужчины, просто позвольте ей заниматься этим видом танцев.

— А-а-ай, А-а-аргх! — уже начал задыхаться мужчина, лежавший на мне.

Я и сама уже начала чувствовать невероятные эмоции, которых я ещё никогда прежде не испытывала, и которых полностью не могла понять. Но в тот раз мне не хватило времени на

то, чтобы окончательно осознать, что именно со мной происходило. Он вдруг вцепился в мои бёдра так, что я едва могла шевелить ими, а не то что «танцевать», и, подтянув меня вплотную к себе и издав животный рык, бушующей волной выплеснул в меня накопленную страсть. А потом он просто встал и ушёл, изобразив напоследок нечто вроде одобрительного причмокивания губам. Признаться, я испугалась, что после общения с ним на моей коже останутся синяки.

— Господин? — спросила я, удивлённая тем, что он оставил меня так скоро.

— Я! Я следующий! — объявил радостный мужской голос.

И снова мои ноги схватили за щиколотки и развели в стороны. От порога донёсся довольный смех Тупиты.

— Ой! — только и смогла произнести я, будучи решительно взятой новым клиентом таверны.

— Танцуй, — скомандовала Тупита.

Внезапно, в памяти всплыло, что в тот момент, когда первый владелец моего использования уносил меня на плече со сцены в альков, Хендоу объявил, что будут выбраны, ещё четырнадцать острак!

— Танцуй давай! — издевательски засмеялась Тупита.

И я начала свой следующий танец.

Судя по всему, дело шло к рассвету. Я осталась в алькове одна. Теперь я лежала на животе, мои руки, были прикованы к кольцам в полу по обе стороны от головы. Один из мужчин, когда я ещё лежала на спине, приковал меня за левую ногу, а потом, освободив от наручников, связал мне руки за спиной. Ему захотелось, чтобы я уселась на него верхом, и «станцевала» для него в такой позе. Закончив, он, молча, как и все до него, вышел из алькова, оставив меня лежащей на боку стороне. Именно следующий после него, развязав меня, уложил на живот и приковал мои запястья по сторонам головы, почти так же, как это сделал самый первый, и как я пролежала большую часть ночи, только теперь я оказалась спиной вверх. Лишь закончив с руками, он снял браслет с моей левой лодыжки.

Я потеряла счёт прошедших через меня мужчинам, но, можно было не сомневаться, что их было, считая первого владельца моего использования, пятнадцать. Все кому посчастливилось купить выигрышные остраки.

Было тихо. Снаружи, из таверны не доносилось ни звука.

Я не могла сказать, был ли занавес на входе закрыт моим последним посетителем, когда он уходил или же он оставил его открытым.

Я лежала одна, в алькове, на животе, с прикованными к полу руками.

Девственность прежней Дорин Уильямсон, разыгранная в лотерею, осталась в прошлом. В пролом же осталось и её первое использование. Уверена, что Тэйбар, поймавший меня на Земле и доставивший сюда, чтобы сделать рабыней, может быть доволен. Не сомневаюсь, ему доставит удовольствие известие о том, что его «современную женщину» научили тому, что значит её пол на Горе.

Немного поёрзала животом по мехам попытавшись унять зуд в том месте, где моей же кровью был выведен «Кеф». Цепи что шли от браслетов к кольцам, я зажала в ладонях.

Да, подумала я, этой ночью мне преподали нечто такое о моём поле, чего я до сих пор не подозревала. Я поморщилась, кажется, после использования мужчинам, от меня воняло их и своими выделениями.

Тупита поведала мне, что снаружи, на фасаде таверны, вместе с другими такими же, теперь красуется прибитый к стене, лист бумаги с заключением о моей невинности и отметкой о его аннулировании, сделанной моей же собственной девственной кровью и белая ленточка, которая была на моём ошейнике в начале вечера.

Теперь, насколько я понимала, мой ошейник был украшен другой лентой, красной. Отныне, я была «рабыней красного шёлка».

Интересно, спрашивала я себя, что подумали бы обо мне мужчины, работавшие вместе со мной в библиотеке. Интересно, воспользовались бы они ситуацией, употребив меня в целях своего удовольствия? В конце концов, это было бы их право. Ведь я теперь была рабыней.

Я лежала в тишине алькова. Зато внутри меня не было ни тишины, ни спокойствия.

Я пыталась собрать свои чувства и разобраться в них. Я была смущена, сбита с толку. Первый мужчина, в целом, был очень нежен и чуток со мной. Думаю, что за это, я теперь всегда буду вспоминать о нём с чувством благодарности. Всё же, он вполне мог обращаться со мной иначе, ведь я для него была ничем, всего лишь шлюхой в ошейнике, девственность, которой он выиграл в лотерею. Конечно, после того, как он лишил меня девственности, он стал относиться ко мне с куда меньшей любезностью и терпением. В его руках, у меня появились первые подлинные намеки того, что означало быть рабыней в руках мужчины. Под вторым мужчиной я только начала чувствовать приближение невероятных ощущений, но он оказался слишком нетерпеливым в получении своих собственных удовольствий. Не дав мне познать того, что уже накатывало на меня, он вцепился в мои бёдра и, удерживая их в своих руках, воспользовался моим телом в качестве беспомощного сосуда для его удовольствия. Он просто использовал меня и ушёл. Такое использование, да ещё и на виду у всех желающих, в том числе и Тупиты, недвусмысленно дало мне понять значение стального кольца на моей шее. Мимолётное чувство стыда, также быстро исчезло, как и появилось, стоило мне вспомнить, что теперь я была рабыней, для которой такие чувства под запретом. Более того, хотя те невероятные эмоции и не успели захватить моё тело целиком, зато они подготовили меня к следующему мужчине,

благодаря чему я ещё более страстно, чем мне, возможно, теперь хотелось бы вспоминать, «танцевала» для него. Беспомощная в цепях и рабском капюшоне, оставленная практически один на один с моими ощущениями, я вдруг обнаружила свою сексуальность, глубинную сексуальность используемой женщины. Безусловно, как я поняла позже, это было только нечто похожее на начало ответа мужчине. В тот момент, когда в альков вошел четвёртый мужчина, и ещё ничего не делая, даже не трогая меня, стоял надо мной, я фактически потянулась к нему животом, словно прося его об использовании. Ответом мне был мужской смех. Смущённая и оскорблённая до глубины души, я упала обратно на меха, снова охваченная стыдом, доставшимся мне от гротескного антисексуального Земного воспитания, в котором в заслугу женщине ставится отсутствие у неё глубоких сексуальных потребностей, в то время как любой признак их наличия или даже простое проявление интереса к противоположному полу, считается угрозой для свободы личности и порицается. Но если я действительно хотела мужских прикосновений, почему я не могла попросить его или попросить о нём? Что ещё мне оставалось делать, мне рабыне? Кроме того, раз уж мои потребности и интересы, а также невероятная глубина и мощь моих желаний доказали, что я был «ничтожеством» и не имеющей «достоинств», тогда чего мне стыдиться! И пусть я теперь считалась «ничего не стоящей», зато мужчины готовы были платить за меня большие деньги! Я была ничтожеством, потому что я была всего лишь имуществом! Я была ничтожеством, потому что я была невольницей! Я была ничтожеством, потому что я относилась к тому виду женщин, которых можно было выставить на прилавок и продать как простой товар в магазине! Я была ничтожеством, потому что теперь я относилась к категории находящегося в собственности домашнего животного! Конечно, у меня не было и не могло быть «достоинства»! Я оказалась вне «ценности» и «достоинства» тех видов, что касались свободных людей. Я была всего лишь рабыней! Но таким образом, у меня появлялась иная свобода. Теперь я была свободна жалобно просить о прикосновении и использовании, быть непристойной и сексуальной, и любить так, как я того желала! У меня не было ничего, что нужно было бы скрывать, ничего, что требовалось бы держать в секрете. Я принадлежала своему владельцу, вся я, целиком, со всеми моим мыслям, моей любовью, моим телом, всем, чем я была и могла быть!

Да, в тот момент, на какое-то мгновение, упав на меха, я была готова стенать от стыда. Но стоило мужчине присесть около меня и несколькими искусными невероятными прикосновениями зажечь, а потом и взять меня, причём, не обращая никакого внимания на мои чувства, я начала подпрыгивать и извиваться под ним. Именно тогда до меня дошло, что смеялся он надо мной не потому, что он получал удовольствие от того, что унижал меня Земную женщину, а потому что он был удивлён моей очевидной готовностью, необычной в такой сырой рабыне. Я поняла, что эта готовность и отзывчивость, исходящие от новообращённой клеймёной шлюхи, действительно должна была удивить его. Войдя же в меня, я уверена, он сполна получил своё удовольствие.

Лёжа на мехах в тишине алькова я пыталась разобраться в своих чувствах. Несомненно, до некоторой степени, то воспитание, которое я получила на Земле, пыталось бороться с теми свободами, что мне давала неволя. Действительно, некоторые женщины пытаются внести фригидность своей прошлой свободы в неволю, но плеть очень быстро выбивает из них эту дурь. Им незамедлительно дают понять, что теперь они относятся к иному виду женщин, и после того как они выясняют, что никакого другого выбора им не оставили, женщины нетерпеливо и с благодарностью уступают своему рабству. Как нетрудно заметить некоторые из «свобод неволи», в некотором смысле, также являются и «потребностями неволи». Например, мало того, что женщина отныне свободна полностью открыть себя для восхищения мужчин, быть цельной, чувствовать так глубоко и широко, как это только возможно, быть волнующей, отзывчивой и потрясающей настолько, насколько она сможет, но она просто должна быть такой и, более того, приложить к этому все свои силы. Быть именно такой от неё требуют. Кроме того истинность её реакций может быть проверена и оценена, а отказ повиноваться и быть привлекательной, может стать причиной не только сурового наказания, но даже и смерти. Соответственно, теперь моё земное воспитание могло немногим более чем попытаться противиться моим женским потребностям и желаниям, и, как мне кажется, с каждым часом проведённым на Горе, попытки эти становились всё менее и менее эффективными. Мои потребности и моя действительность, теперь доказывали устарелость той идеологии, недостаток в ней разумности, историческую абсурдность, указывали на её идиосинкразию, нелепость, опровергая её и отбрасывая. В мире, где законы природы не пустой звук, оставшись без постоянного подкрепления пропагандой, такая идеология рассыпалась как карточный домик. Тем более, что мне, как рабыня, желала я того или нет, оставалось только одно, игнорировать её. Безусловно, конечном итоге, её подрывала, прежде всего, такая простая и глубинная вещь, как моя собственная женственность. Бедность, пустота и ошибочность этой идеологии, как мне кажется, я признала уже давно, ещё на Земле.

Я лежал на мехах, пытаясь разобраться в моих чувствах и реакциях. Интересно, кем теперь была та девушка, что лежала здесь. Она казалась мне совершенно отличающейся от прежней Дорин Уильямсон, когда-то давным-давно работавшей в библиотеке. Конечно, её всё ещё звали «Дорин», вот только теперь это было её единственным именем, и даже не именем вовсе, а рабской кличкой, данной ей точно так же, как дают кличку животному. Эта кличка была, подобно ошейнику, надета на неё желанием рабовладельца. И на эту кличку она должна была, подобно любому другому домашнему животному, отзываться.