Танцы с медведями
Шрифт:
Юноша втиснулся в кабинку медленно, бесшумно, перехватывая руками веревку, стал подтягивать себя на второй этаж.
Несложное путешествие заняло много времени, поскольку важнее всего была скрытность. Когда лифт достиг конечного пункта, Аркадий не шевелился еще двадцать долгих вдохов, прислушиваясь к любому шороху. В щелки по периметру двери не просачивалось ни капли света. Наверное, Жемчужины спят. А это означало, что ему придется будить их с величайшей осторожностью, чтобы они не перепугались до смерти, обнаружив у себя в комнате непрошеного гостя.
Наконец он аккуратно толкнул дверь. Медленно поставил ногу на край проема. Едва дыша, встал.
Пара затянутых в перчатки лапищ схватила его за горло, и голос, который мог принадлежать только неандертальцу, прорычал:
— Прощальную речь приготовил, парень?
Аркадий захрипел.
— Не думаю, — ответил он и беспомощно бился в хватке чудовища.
Неандерталец не отступал.
— Пожалуйста, — ухитрился выдавить Аркадий. — Я должен рассказать…
Толстые, как сосиски, пальцы заставили его замолчать. Перед глазами у Аркадия все поплыло, в груди взорвалась боль. С глубоким удивлением он сообразил, что сейчас умрет.
Чиркнула спичка, и вспыхнула масляная лампа, осветив сбившихся в кучку Жемчужин в до обидного целомудренных фланелевых ночнушках. Их предводительница Зоесофья подняла лампу, чтобы разглядеть лицо Аркадия.
— А… юный полудурок, — сказала она. — Не убивай его, пока мы не услышим, что он хочет нам сообщить.
3
Светало.
Довесок проснулся под незатейливые звуки жизни маленького городка: отдаленное биение громадного сжимающегося зеленого сердца водонапорной станции, пение птиц, блеяние овец и коз и мычание коров, выгоняемых из хлевов.
— Е-е-е-есть! — блеяли овцы.
— Уу-у-утро! — мычали коровы.
У этих животных в словаре имелось лишь пять или шесть слов, что вряд ли способствовало межвидовой коммуникации. Довесок часто думал о подобных странностях. Наверное, давно почивший ученый, решивший, что им необходимо выражать столь очевидные эмоции, был поверхностным человеком и, более того, никогда не бывал на ферме и не держал у себя никаких домашних питомцев. Но прошлое есть прошлое, и с ним уже ничего не поделаешь.
Довесок потянулся и вылез из кровати. Их с Даргером маленькая комнатка помещалась прямо над конюшней. Обычно помещение использовалось под склад, и это ничем не маскировалось. Но гостям дали крепкие кровати и свежее белье, а в тазике на тумбочке плескалась чистая вода. Довесок в свое время видывал места и похуже.
Даргер уже встал и ушел, поэтому Довесок оделся и направился в главную часть дома, насвистывая по пути.
Анна Львовна Левкова, ее дочери, Оля и Катя, хлопотали на кухне, готовя громадное количество еды для гостей. Неандертальцы в белых перчатках сновали туда-сюда, унося наверх тяжко нагруженные подносы и возвращаясь обратно с пустыми тарелками. Даргер, непривычно веселый, каким он становился всегда, когда в перспективе маячили деньги, сидел в столовой. Рядом ним устроился Кощей, а напротив расположился сын Гулагского, юноша по имени Аркадий. Молодой человек был молчалив и задумчив, несомненно, в силу совершенно логичного смущения за свое вчерашнее поведение. Пилигрим что-то почти беззвучно бормотал себе под нос, явно уйдя в некую разновидность религиозной грезы.
Как раз когда Довесок садился, в дом с ревом ворвался сам хозяин.
— Анька, ах ты, распустеха! — гремел Гулагский. — Почему у моего друга Даргера тарелка наполовину пуста? Где чай для бесценного Довеска? И ни у одного из них нет ни кружки сливок, а кваса и того меньше. Не забывай, что сам я голоден как волк, а меня не кормят! Видит бог, я трачу на еду достаточное количество денег, чтобы в моих покоях могли накормить всех крепких мужиков отсюда и до Ново-Рутении!
— Нетерпеливый какой, — миролюбиво откликнулась домоправительница. — Еще за стол не сел, а уж хочет быть сытым.
Она говорила, а Катя с Олей порхали по комнате, наполняя тарелки и стаканы. Теперь стол буквально ломился от яств.
Гулагский тяжело опустился на стул и, подцепив на вилку сосиску, два блина и немного сметаны, запихал все себе в рот. Прожевал, проглотил и выразил удовлетворение:
— Мы тут процветаем, и это только моя заслуга. Я взял город и сотворил из него Кремль, — провозгласил Гулагский, а Довесок заметил, как Аркадий закатил глаза. — Видели колючую изгородь, которая окружает нас? Двадцать лет назад я вложил все, что имел, чтобы купить пятнадцать фургонов саженцев. Сейчас они — шесть метров высотой и такие густые, что и землеройка не пролезет. И никто не пройдет, если у него нет армии.
— Уповайте не на умы человеческие, но на Господа, — пророкотал Кощей, не поднимая головы.
— Где был Господь, когда город умирал? Окрестные земли приходили в запустение, когда я строил укрепления и половина наших домов оказались заброшены. Тогда это точно был городишко! Я собрал оставшихся жителей, создал мануфактуры, и дал им работу, и организовал милицию для патрулирования окрестностей. Все, чему вы являетесь свидетелями, моих рук дело! Я скупал каждую стихотворную строчку, которую мог найти, в то время когда поэзия была не в моде, и теперь каждый год сотни ящиков ее продаются даже в Суздале и Санкт-Петербурге. В моих лабораториях клонируют редкие кожи — назову лишь носорожью, жирафью, бизонью и даже кожу пантеры, а их-то не получить нигде на континенте!
— Слова твои горды, — произнес Даргер, — но тон горек.
— Вчера я потерял четырех воинов, и их некем заменить, — понурился Гулагский. — Я собирал город голыми руками. Теперь я гадаю, достаточно ли я сделал. Когда я начал патрулирование, со мной выходило двадцать, тридцать, порой и пятьдесят добрых сильных мужчин за раз. А нынче… — Гулагский с минуту помолчал. — Лучшие люди умерли! Одних разорвали жуткие звери, а другие стали жертвой военных вирусов…
— А по-моему, ваш сын охотно бы вас сопровождал, — заявил Довесок. — Вероятно, он мог бы заняться вербовкой среди своих друзей.
— Сын! — фыркнул Гулагский. Сам угрюмый молодой человек уткнулся в тарелку. — У их поколения в жилах вода, а не кровь. Они…
Кощей резко вынырнул из своих грез и встал.
— Я призван в Москву навести порядок и положить конец тамошним упадническим нравам, — изрек он. — Невежественные атеисты и их выращенные в пробирках чудища направляются в эту клоаку греха. Следовательно, они должны взять меня с собой.
Несколько секунд все в безмолвном изумлении таращились на странника. Затем Даргер промокнул уголки губ салфеткой и вымолвил: