Танцы с медведями

Суэнвик Майкл

— Я? Убить посла? Скажете тоже.

— Зато честно. У Бога ничего не бывает без цели. Живой и умирающий, посол никому не принесет добра Мертвый, он как минимум послужит прекрасным удобрением. — Кощей вскинул ладонь, опережая отповедь Довеска. — Избавьте меня от вашего ужаса. Он безбожник и не может быть похоронен в освященной земле. А из трупа можно извлечь кое-какую пользу. В любом случае его смерть есть результат, который я готов принять. Каково ваше решение?

— Нам надо с ним поговорить, — начал Довесок. — И…

— Созовите всех через час. Через два будет слишком поздно.

Странник исчез в лазарете и закрыл за собой дверь.

— Что за невероятный человек! — воскликнул Довесок. — По-моему, нам еще не попадались священнослужители, хоть отдаленно похожие на него!

Даргер поднял голову от ящика со старыми книгами, который, во исполнение указания Жемчужин, уже доставили в дом.

— Я сам принадлежу к англиканской церкви, — буркнул он и сунул за пазуху неприметный томик. — Отведав проповедей доброго пилигрима, я чертовски этому рад.

Вот и получилось, что спустя час нижний этаж оказался запружен народом. Довесок и Кощей сидели на стульях по обе стороны от одра посла. Даргер и Гулагский замерли у дверей, за которыми образовали встревоженную группку Жемчужины. Девушек мрачным кольцом окружили неандертальцы. Только Зоесофья выглядела скорее оскорбленной, нежели испуганной. Соседи, слуги, работники и зеваки заняли оставшиеся свободные места, а также полдвора снаружи. Они умудрялись заглядывать в окна и навострили уши в надежде уловить хоть слово из происходящего внутри. По византийским законам никому не могло быть отказано в присутствии на таком общественно значимом событии, как обнародование завещания посла.

— У меня имеется самое сильное лекарство — поистине чудодейственное по своему воздействию. — Кощей вытряхнул из флакончика пилюлю размером с кунжутное семечко. — Другие процедуры я проделал лишь с целью укрепить посла, чтобы его тело могло недолго выдержать силу снадобья. — Кощей открыл принцу рот и положил таблетку ему на язык.

Долгий, недвижный миг ничего не происходило. Затем веки принца Ахмеда затрепетали и открылись.

— Я в раю? — пробормотал он. — Кажется… Нет. Но… Я чувствую святое присутствие… Аллаха… внутри и вокруг меня.

— Очень рад вас слышать, — произнес Довесок, — потому что так мне легче сказать вам правду. Великий принц, боюсь, вы умираете.

— Неделю назад это была бы… ужасная новость. Но сейчас я… доволен.

— Коли так, возможно, вы перемените свое решение относительно…

— Нет, — глаза принца Ахмеда вспыхнули в странном воодушевлении. — Я умру, исполнив свой долг. — Он безуспешно попытался оторвать голову от подушки. — Пусть старшая из Сестер Экстаза подаст лист умной бумаги, подобающей официальному обращению.

Какой-то неандерталец проковылял наверх и вернулся с черной коробкой. Ее оплетало то, что сперва показалось резным изображением змеи, проползающей сквозь несколько отверстий, и со второй головой вместо хвоста. Но когда Зоесофья взяла коробку, одна из голов повернулась и уставилась на Жемчужину холодными поблескивающими глазками. Это был малый экземпляр византийской квазижизни, но Довесок знал, что данный образец смертелен, ибо его укус убил незадачливого вора в первые дни их долгого путешествия.

Зоесофья постучала по голове, и та распахнула пасть, обнажив клыки, подобные иглам из слоновой кости. Затем отвернувшись к стене из соображений скромности, Жемчужина приподняла вуаль и уронила в пасть твари единственную каплю слюны.

Кольца квазизмеи расслабились, она принялась извиваться, и крышка коробки откинулась. Зоесофья вынула лист сливочно-белой бумаги и молча передала его Энкиду, который вручил его Даргеру, а тот — Довеску. У Довеска на коленях стоял походный пюпитр, из которого он извлек перо и бутылочку индийских чернил.

— Можете начинать, — сказал он.

Медленно и с остановками принц диктовал свой последний указ. В комнате воцарилась мертвая тишина, поскольку важность происходящего сделалась очевидной всем. Наконец он закрыл глаза и прошептал:

— Прочтите мне его.

— Сэр, еще есть время отказаться от жесткого курса действий.

— Я приказываю!

Довесок прочел:

— «Часть первая. После моей смерти Сокровища Византии, Бесценные Жемчужины, а именно — Зоесофья, Олимпия, Нимфадора, Евлогия, Евфросинья, Русалка и Этери, будучи созданы единственно ради удовольствия и восторга князя Московии, в чьи любящие объятия я ныне неспособен их доставить, должны быть немедленно и с абсолютным минимумом боли, необходимым для достижения данной цели, преданы смерти».

— Ой! — душераздирающе пискнула Нимфадора. — Кто нас спасет?

Несколько русских мужчин рефлекторно бросились вперед. Но Геракл обнажил клыки в рыке, схватил железную кочергу от ближайшего камина, согнул ее пополам и бросил перед собой. Мужчины застыли как вкопанные. Один из них все же погрозил кулаком в сторону лазарета и тех, кто находился рядом с принцем.

— Что вы за чудовища, чтобы подчиняться?!

— Мы беспомощны в этой ситуации, — ответил Даргер, — и можем лишь играть предписанные роли. — Он кивнул Довеску. — Умоляю, продолжай.

— «Часть вторая, — читал Довесок. — Сразу после казни, упомянутой в части первой данного указа, мой добрый слуга Обри Даргер (здесь я позволил себе небольшую свободу формулировки, достойный принц, ибо предложенное вами определение моего друга не годилось для официального документа) получает все деньги, оставшиеся в шкатулке с казной. Векселя, однако, наряду с прочими находящимися в ней документами подлежат уничтожению».

— Иуда! — выкрикнул кто-то.

Жемчужины жалобно плакали.