Танец ангела
Шрифт:
Он пришел в обычное время и наблюдал, как жильцы выходили из дома: женщины, мужчины, дети. Но егоон не заметил. В дом он не стал заходить, ни к чему светиться.
На следующий день он опять был на месте и в десять часов увидел, как онпрошел на парковку на другой стороне улицы, завел «опель», выглядевший как новенький, и уехал.
И что теперь делать? Собирался ли он лезть так далеко? Чего он вообще хочет?
От полуторачасового ожидания на улице он замерз. Неожиданно для самого себя он
Не было и ничего подходящего, чтобы украсть. Когда он услышал звуки из холла, он понял ясно, как никогда, что у человеческого любопытства, или нерешительности, или что там, черт возьми, его сюда привело, должны быть свои границы.
«Чтоб эти газетчики провалились, — думал он. — Если бы они все не писали об этом чертовом, чертовом убийстве, я бы никогда не пришел сюда и не слышал сейчас этого чертова, чертова, чертова звука открывающейся двери».
Он опустился на колени и залез под кровать. «Что делать? — думал он. — Вот оно, наказание за грехи мои».
Под кроватью было полно пыли, клубки пыли, и он отполз подальше, пытаясь не чихнуть. Одной рукой он зажал нос и рот, другой обхватил шею, сдерживая порыв.
«Это я себе много раз представлял, — думал он. — Как немцы обыскивают дом, евреи лежат спрятавшись, а потом кто-то чихает».
В холле зажегся свет, и он увидел, как в спальню заходит пара ботинок. От страха раздражение в носу исчезло. Ему казалось, что он не дышал. Зажегся какой-то свет — очевидно, лампа на тумбочке у изголовья.
«Я не могу просто взять и выползти ему под ноги, — думал он. — Прежде чем я успею добежать до двери, он оторвет мне голову». Наверху что-то брякнуло, и раздались звуки, которые было легко узнать.
— Я немного опоздаю.
До чего же мерзко лежать и слушать этот голос.
— Да… Конечно… Нет… Я потому и вернулся… Да… Десять минут… Нет… Я с ним говорил… Пленка… Да… Ага… Я слышу… Десять минут.
Опять брякнуло, и он увидел ботинки, стоящие носками прямо к нему. «Ну, сейчас», — сжался он.
Было так тихо, как только может быть в доме по утрам, когда жильцы уже разошлись. Из окна доносилось тихое вжииик машин, и больше ничего.
«Он задумался о своем или смотрит на кровать? Если ботинки быстро шагнут сюда, я откачусь и попробую выскочить с другой стороны, а там посмотрим». Он напряг мускулы, приготовившись.
И вот — ботинки повернулись к холлу, вышли, свет погас, хлопнула входная дверь.
Он лежал не двигаясь минут двадцать, истекая потом.
«Когда он убирается, он ведь пылесосит под кроватью, не заглядывая туда? Или это только мои мечты? Что будет, если он заметит, что кто-то лежал под его кроватью? Это плохо для меня? Что мне надо делать? Помимо того, конечно, что больше никогда, никогда сюда не приходить. А что, если он запер дверь изнутри и теперь ждет в холле? Надо подождать еще… Нет, я больше не могу…
Он выкатился наружу, покрытый пылью, похожей на городской загаженный снег. Стараясь, как только можно, подбирать все падающие клочки пыли, он приоткрыл дверь на лестницу и прислушался, потом собрался с духом и шагнул наружу.
С балкона дуло, и Винтер поднялся из-за стола, чтобы закрыть дверь. Но сначала он вышел на балкон. Было холодно, и доносились запахи большого города. Внизу скрежетали трамваи, все реже и реже. По парку и аллее катился туман с канала. Передернувшись от сырости, Винтер вернулся в квартиру и закрыл балконную дверь.
Он сидел над рапортами английской полиции. Между двумя убийствами определенно была связь. Раньше подобного не случалось. Способ убийства был довольно странным. Там, на юге Лондона, пол был испещрен следами ботинок в свернувшейся крови. Следы напоминали или могли напоминать те, что обнаружили в комнате студенческого общежития в Гетеборге.
Как только Винтер вошел в дом, он сразу включил компьютер и поискал подобные случаи. Тут было над чем поработать, но он исходил скорее из картинки в голове, представления — оно могло оказаться и чистым вымыслом. Он порылся в разных базах, даже американских. К его удивлению, многие преступники были родом из Калифорнии и Техаса. Наверное, это солнце и песок сводят людей с ума, подумал он. Тут зазвонил мобильный телефон, Винтер вытащил антенну и поднес телефон к уху.
— Эрик! — раздался надломленный голос.
— Привет, мама. Я как раз о тебе подумал.
— Ох…
— Я думал о солнце и песке и что они могут делать с людьми.
— Это прекрасно, но…
— Зачем ты звонишь на мобильный? Это очень дорого.
— Ха-ха. Но я…
— У меня есть обычный телефон на кухне.
В трубке раздалось бормотание. Он представил, как она повернулась к бару и налила четвертый за вечер сухой мартини, одновременно проверяя свой профиль в зеркале. Ох уж эта мама.
— Как удался сегодня гольф? — спросил Винтер.
— Мы не выходили сегодня, мой мальчик. Целый день шел дождь, но теперь…
— Как жаль. Вы же специально купили дом подальше от шведской погоды.
Раздался вздох, влажный вздох, утонувший в мартини.
— Ты прав, но грунт здесь действительно лучше и трава зеленее.
Ее смех напоминал скрежет несмазанных тормозов.
— Подожди, папа что-то хочет сказать.
Он слушал слабые звуки на длинном пути между Гетеборгом и Марбеллой. Голос вернулся, еще более резкий, чем раньше.
— Эрик?
— Я здесь.
— Папа говорит, чтобы ты приезжал сюда на день рождения.
— Это же еще не скоро, в марте.
— Мы знаем, как ты занят. Все надо планировать заранее. Вот мы и планируем. Папа говорит, что оплатит поездку.
Он представил отца, стоящего у столика на террасе. Высокий, с большой головой и седой шевелюрой, красным лицом, не желавшим приобретать при загаре красивый оттенок, и вечным вопросом на задворках подсознания: действительно ли деньги составляют смысл бытия?