Танец ангела
Шрифт:
— Я прочитал всю информацию из Лондона, — начал Ларс Бергенхем.
«Ей-богу, его лицо стало значительнее. Теперь, когда ассистенты стали называться криминальными инспекторами, он стал ощущать себя настоящим сыщиком. Он был инспектор. Инспектор. Я инспектор. Кто ты? Это ты мне говоришь? Закрой рот и слушай, когда я говорю».
— И что? — спросил Винтер.
— Да об этой перчатке…
— Мы слушаем, — подбодрил Винтер.
— Там в Лондоне они нашли след от перчатки в гостиничном номере,
— Это так.
— Причем отпечаток в обоих комнатах примерно на одном и том же месте.
— Да.
— Больше ничего, — сказан Бергенхем и выдохнул от пережитого напряжения.
«Больше ничего, — думал Винтер. — Больше ничего, только то, что шведского парня убивают в Лондоне и почти одновременно английского парня, приехавшего учить инженерные технологии, убивают в Стокгольме, причем похожим способом, и, может статься, скоро я узнаю, что тем же самым способом, и тогда я уйду ото всех и буду сидеть и рисовать круги на разлитом на столе кофе, пока не успокоюсь. По-любому, легким это дело не будет».
— Есть еще кое-что, — подал голос Рингмар из своего любимого угла. Он всегда там стоял, беспрерывно теребя усы — не для того, чтобы их пригладить, а чтобы легче думалось.
— Эти отпечатки, — сказал он.
Все ждали. Винтер опять почувствовал резь в горле слева.
— О них что-нибудь есть в последней информации от Интерпола и Англии?
— Нет, — ответил Меллестрём, — но они пишут, что не закончили еще и с половиной комнаты.
— Это значит, что мы быстрее, — сказал сыщик, который с большой вероятностью мог скоро покинуть ядро группы.
— Ни хрена это не значит, — сказал Рингмар.
— Мне бы не хотелось, чтобы дело превращалось в соревнование между Лондоном и Гетеборгом, — согласился с ним Винтер.
— Как можно разобрать, что это был именно штатив?
— Вот именно. Так о чем это я?
— Отпечатки, — напомнил Меллестрём.
— Ах да. Техники нашли маленькие следы почти в центре комнаты, и теперь они говорят, что знают, что это.
— Причем они в этом точно уверены, — подчеркнул Винтер.
— Они совсем не уверены, — сказал Рингмар. — Они продолжают разбираться. Я несколько раз говорил с ними или с Интерполом.
— С ними надо держать прямую связь, — сказал Винтер.
— Может, мы завтра придем, чтобы дослушать? — раздался женский голос. Ледяная ирония была направлена в адрес Рингмара.
Она может выбиться, подумал Винтер.
Анета Джанали была почти единственной женщиной в отделе расследования убийств, причем новенькой, но совершенно не стеснялась. Ее планировали оставить в группе до самого конца расследования. «К тому же она красивая», — сказал тогда Рингмар Винтеру.
— Следы
В комнате стояла отчетливая тишина.
— Штатив для видеокамеры, обычной камеры, бинокля, что там еще может быть, — но это был штатив.
— Как, черт подери, это можно понять? — удивился кто-то из глубины комнаты.
— Что ты сказал?
— Как я только что сказал, они еще не уверены. Но лаборатория уже исключила множество других вариантов.
— Этот отморозок все снимал, — сказал полицейский, стоявший у двери, и посмотрел на коллег.
— Об этом мы ничего не знаем, — заметил Винтер.
— Все, что мы знаем, — это что в крови остался след от штатива, — резюмировал Рингмар.
— А мы знаем, когда он там очутился? — подал голос Бергенхем.
— В каком смысле? — переспросила его Анета.
— Штатив он поставил до или после?
— Это правильный вопрос, — сказал Рингмар. — И я только что получил на него ответ.
— Ну?
— Похоже, что он установил штатив до… до того, как это случилось.
— То есть кровь пролилась туда уже после, — задумался Бергенхем.
Все молчали.
— Так он снимал фильм, — проговорила Анета Джанали, поднялась, вышла в коридор и дальше в туалет, где долго стояла, наклонясь над раковиной. «Как же остальные это выносят?» — думала она.
Винтеру было что сказать, но сначала он просто молчал. Горе завладело домом Лассе и Карин Мальмстрём, и тени выступили из темноты.
— Если бы ты только знал, какой это ужас — пережить своего ребенка, — сказал Лассе.
Винтер встал и пошел из комнаты на кухню. Когда-то он часто бывал здесь, но последние несколько лет не заходил.
Дни летят, как бешеные кони по кочкам, думал Винтер, по очереди открывая дверцы шкафов, пока не нашел растворимый кофе. Включил чайник, насыпал кофе в три чашки, налил немного молока, потом закипевшую воду.
«Такие вещи сводят меня с ума, но в то же время делают чувствительнее, и это, может быть, не так плохо. Если я смогу лучше разбираться в эмоциях, это пойдет на пользу оперативной работе. Если ей вообще что-то может пойти на пользу».
Солнечные лучи прорвались в окно и слились в середине кухни со слабым электрическим светом из холла, образуя бесцветную субстанцию, ничего не освещающую и никуда не ведущую. Никто никуда и не шел в этом доме. Придут ли когда-нибудь хозяева в себя?
Он нашел поднос и принес чашки в гостиную, где Карин Мальмстрём к тому времени все-таки подняла жалюзи на одном окне. Солнце тут же нарисовало прямоугольник на северной стене. Туда утекал весь свет.
— Он, значит, поехал на два дня, — сказал Винтер.