Танец ангела
Шрифт:
— Значит, я сделал правильно. — Винтер улыбнулся.
— Неужели ты отказался от роли защитника?
— Я не об этом. Я больше не буду задаваться вопросами веры и морали.
— И в чем принципиальная разница?
— Полицейский не обязан выяснять всю жизнь, почему люди обманывают и убивают друг друга.
— А кто же будет делать эту грязную, но необходимую работу? — спросил Болгер и сделал знак девушке за стойкой.
Винтер не ответил. Болгер попросил подошедшую официантку принести «Кнокандо» [2] в одном из новых узких и тонких бокалов.
2
Сорт мальт-виски.
— Она выслушала заказ, как будто так и надо, — сказал Винтер.
— Надежда есть всегда, — сказал Болгер, — но не для того, кто будет делать эту черную работу после тебя или параллельно с тобой.
— Ты называешь это черным?
— Ты понял, что я имею в виду.
Болгер взял у девушки бокал.
— У меня тут горе случилось, — поделился Винтер и начал рассказывать.
Болгер слушал.
— Горе со временем превращается во что-то другое, — сказал он, когда Винтер закончил. — Ты мог бы позвать меня на похороны. Я ведь тоже знал Матса.
— Наверное.
— Я почти обиделся.
— Это было не совсем мое дело, Юхан. Я думал, может, ты и так там будешь.
— Как же все это, черт…
— Что ты сказал?
— Ничего.
— Что ты там бормочешь?
Болгер молча склонился над бокалом. Стали доноситься голоса посетителей.
Винтер думал о себе. Может, хватит с него потерь? Он больше не может смотреть, как люди исчезают. Но он отогнал эти мысли. Он так редко пьет, что в баре ему начинают лезть в голову депрессивные идеи. Впрочем, он ведь не притронулся к виски. Тогда не время и начинать. Он поставил стакан обратно и поднялся.
— Увидимся, Юхан.
— Ты куда?
— В контору.
— В субботу вечером?
— Я не уверен, что с меня хватит пропаж. Возможно, меня дожидается еще одна.
На столе его ждало письмо из Интерпола. «Теперь Англия, — думал он, пока читал. — Черти драные, когда ж это все кончится?» Вопрос, конечно, был слишком наивен для почти сорокалетнего комиссара полиции. Он, правда, еще молод, но не до такой же степени.
Он дочитал до конца. В детали Интерпол не вдавался. Впрочем, главное было ясно.
Пэр Мальмстрём.
Какого черта тебя туда понесло?
Пока он доставал телефон, он слышал собственное тяжелое дыхание. Кто-то должен известить родителей, которые оставались в Гетеборге, и Эрик Винтер понимал, что это придется сделать ему самому. Это не было прямой обязанностью ведущего расследование, сообщить родственникам мог любой опытный полицейский, но Винтер брал на себя тяжелую долю, как другой натягивает плащ в грозу. Это надо сделать, и точка.
В полицейской работе нет места мягкости и нежностям, думал Винтер, и это самое плохое в этой куче дерьма.
«У меня есть для вас сообщение».
Он спросил и записал адрес и некоторые детали, хотя и так их знал. Это стало уже рефлексом, а кроме того, давало дополнительную отсрочку.
Ему надо поговорить с Ханне. Ее как раз сейчас не хватает. Ханне была пастором.
Три квартиры готовы. Адреналин подскакивал — как после сотки кролем — не из-за самого дела. У него внутри все переворачивалось, когда отпирался замок, но все-таки это было не самое нервное.
Гораздо больше бесило долгое ожидание. Не показывать, что ты здесь, но самому видеть и слышать все.
Вот он идет.
Вот она пошла.
И опять ждать сто лет. Какие у них привычки? Когда они возвращаются домой? Кто уехал на работу, а кто пошел прогуляться вокруг квартала? Кто может испугаться, не забыл ли выключить плиту? Кто уверен, что забыл выключить свет, и поэтому каждый раз возвращается проверить?
Профессионал легко выясняет все эти вещи. Он еще не был полностью профессионален, но уже многое умел. В том, что он работал один, были свои преимущества. Ребята, работающие по машинам, были всегда вдвоем, но он не хотел зависеть от кого-то еще.
Он вышел из укрытия на лестнице этажом ниже, поднялся на пролет, за три секунды открыл дверь и очутился в квартире. Он позаботился не оставить отпечатков пальцев.
Почувствовав знакомый жар внутри, он остановился в холле, чтобы пульс немного успокоился. Тишина — его сообщник и одновременно враг. Он никогда не шумел. Если наверху кто-то лежит с гриппом, больного ничто не потревожит.
Как и в самый первый раз, он начал с гостиной — это уже становилось привычным. После четырех месяцев он уже понял, как у людей устроены гостиные. В голове мелькали обрывки мыслей: хорошо, что ему не требуется воровать книги. Сейчас у людей мало книг дома. «Я квартирный вор, но у меня есть книги. Я вор, муж и отец».
Когда-то он пробовал работать на другой работе, пару раз, но уже и думать об этом забыл. Кто-то справляется с такой жизнью, кто-то нет. Он свой выбор сделал.
Но в этой квартире книги были. Он так и предполагал, что хозяин любит читать, но не знал, что именно. Внешность мужчины была не то чтобы уникальная, но запоминающаяся.
«Было бы забавно посмотреть, что за книги у него. И вернется он еще не скоро. Но я не буду зря рисковать».
Он поискал в ящиках и за шкафами, но не увидел ничего по своей части. Он прошел через холл в спальню.
Кровать была не застлана, и перед ней, в двух метрах от двери, стоял черный пакет для мусора. Не пустой. Он пощупал — внутри лежало что-то мягкое, и он осторожно взял пакет за низ и вытряхнул содержимое на пол. Это оказались брюки и рубашка, выпачканные в чем-то уже засохшем, — как с заплатами из кирпича.
Надо было кое-что обдумать, и он ушел домой, не закончив поиски в квартире. Дома он был рассеян.
Из щелей окна сквозило. На улице валил снег, и мальчишки что-то из него лепили. Он увидел своего сына с морковкой в руках. Нос ждет своего снеговика. Вспомнился Майкл Джексон.