Тарикат
Шрифт:
Мы возвращаемся домой молча. Даже Алишер притих. Азиз предлагает присесть в тени и съесть завтрак, который Сапарбиби дала нам с собой.
— Куда нам торопиться, — все повторяет он. Но я точно знаю, что Азиз страшится встречи с отцом, ведь мы не выполнили его поручение.
Уничтожив еду, мы отправляемся домой.
Карим встречает нас на пороге. Но все оборачивается совсем не так, как того ждал Азиз.
— Не оставили верблюда на пастбище? — спрашивает отец. — Правильно сделали: завтра вам с Хусаном нужно срочно отправляться в Гургандж. Я продал остатки индийского товара тамошнему купцу через его посредника. Так что понадобится
Гургандж... Вот я и услышал то, о чем сказал джинн. Значит, я должен идти в Гургандж с Азизом и Хусаном. С одной стороны, это какое-то движение вперед, но про то, что я должен буду там делать, джинн не проронил ни слова. Возможно, что эту будет как-то связано с индийскими благовониями, которые я сжег ночью. Потому что вторая фраза Карима прозвучала так:
— Бахтияр, а зачем ты жег благовония?
— Для света. Мне было темно, — ответил я.
Карим рассмеялся:
— Если тебе не хватает света, в каморке за кухней хранится изобретение Хусана, которым никто из нас до сих пор не решился воспользоваться. Это огромная восьмирожковая масляная лампа, похожая на перевернутого паука. Дети ее боятся. Но ты можешь взять, если она нужна тебе для ночных занятий. Я не возражаю.
Лампу я забираю и кладу на самое дно дорожного мешка. Потому что твердо знаю по какой-то причине: я не вернусь в Мерв, а останусь в Гургандже. Для чего? Аллах знает.
Примечания
[1] Тугай (тюрк.) — пойменный лес в речных долинах пустынной и полупустынной зоны Средней Азии.
[2] Дехканин — крестьянин в Средней Азии.
[3] Хайван (тюрк.) — животное, скотина.
Глава 11
614-й год Хиджры
— Лишь подзатыльник шейха Рузбихана воспитает тебя, — раздраженно бросил Аммар и жестом отправил Наджмаддина прочь из его покоев.
Юноша молча поклонился, пряча улыбку, и без малейшего сожаления покинул дом шейха.
«Этот тощий желчный старикашка, — размышлял он по пути в караван-сарай, — не может совладать с собственным нафсом[1], какой из него муршид[2]? Осел, на котором я еду, и то имеет больше святости, нежели этот ханжа!»
Наджмаддин возблагодарил Всевышнего за то, что даровал ему мудрость, благодаря которой он смог увидеть ничтожность учителей, с которыми сталкивался в своей жизни. За последний год Аммар бин Ясир стал уже вторым шейхом, от которого юноша ушел, будучи уверенным в правильности своего поступка. Аллах открывал ему глаза на истинное состояние этих людей, и он ясно понимал, что его знания намного глубже, а путь к Истине, которым он следует, намного дальновиднее.
Шейх Исмаил аль-Касри первым заподозрил неладное и отправил Наджмаддина в Бидлис к Аммару бин Ясиру. Прошло несколько месяцев, и все в точности повторилось. Как следует отчитав, Аммар выгнал юношу вон, наказав ехать в Египет к шейху Рузбихану аль-Мисри. Он что-то бормотал о невежестве, непроходимой тупости и непомерной гордыне, но Наджмаддин не вслушивался. Бедный старик просто завидовал, что Аллах наделил большей милостью юнца, и не находил себе места, снедаемый обидой и досадой. Поэтому и отправил того с глаз долой, чтобы не бередил его порочную душу.
И вот спустя несколько месяцев Наджмаддин стоял на пороге ханаки[3] Рузбихана недалеко от портового района Александрии.
Перешагнув порог и желая заявить о своем прибытии, он громко поприветствовал хозяина обители. Несмотря на обеденный час, двор пустовал. Лишь какой-то старик с загорелой до черноты кожей совершал омовение слева в закутке. Приблизившись, юноша обратил внимание на миниатюрный, почти игрушечный, кувшин, из которого мужчина наполнял пиалу.
«О, Всемогущий, — он закатил глаза, — здесь даже не знают, сколько воды нужно для омовения. Куда старый пройдоха Аммар меня отправил?»
Старик резко повернулся и плеснул в юношу водой из пиалы. Словно гигантская волна набросилась на того, ударила в грудь и повалила на землю. Наджмаддин захлебнулся и зашелся в приступе кашля. Глаза резало так, будто их залили кислотой. Когда спазмы отпустили его горемычный желудок, а резь немного унялась, он поднял голову, щурясь. Поначалу размытые и блеклые, образы мира постепенно обрели четкость, и юноша ахнул, выпучив глаза.
Вокруг — сколько хватало взора — простиралась равнина. Выжженная, черная от копоти земля стонала под ногами тысяч людей. Ор, гвалт, крики о помощи и ругань разносились во все стороны. Над головами толпы сияющими молниями носились ангелы. Не церемонясь, они хватали людей и швыряли их в яму, над которой поднимались языки пламени и клубами валил пепельный дым.
Небеса разверзлись и оттуда низринулся всепоглощающий гул, перекрыв собой звуки творящегося на равнине безумства. Исрафил, трубач Аллаха, возвещал мир о наступлении судного дня.
Толпа возопила пуще прежнего, бросаясь в разные стороны, дабы избежать цепких рук ангелов. Обезумевшие от страха люди сталкивались между собой, сплетались в живые пульсирующие клубки, рвали друг друга руками и зубами. Воздух наполнился смрадом испражнений и развороченных человеческих тел. Иблис пировал.
Крутя головой в поисках укромного места, Наджмаддин наткнулся взглядом на холм, возвышающийся над равниной. Густо покрытый зеленью, он явственно контрастировал с черно-серым окружением. На вершине сидел благообразного вида старец в белом плаще и чалме. Луч света, падавший на его фигуру, придавал ей неземное, возвышенное сияние.
«Праведник!» — вспыхнуло в сознании, и юноша ринулся к холму в надежде обрести спасение. Странно, но никто кроме него не обращал внимания на зеленый холм, будто он для них не существовал. «Похоже, что здесь все грешники, поэтому Всевышний и скрыл от них святого старца, — злорадно подумал Наджмаддин. — И только мне, своему верному слуге, Аллах открыл путь к спасению».
Добравшись до подножия холма и ликуя в душе, он уже занес ногу над колышущейся зеленью, когда ему преградили дорогу. Ангел в сияющих одеяниях вопросительно посмотрел на юношу сверху вниз и безучастным голосом изрек:
— Милостью Вседержителя, ступить на эту землю могут лишь имеющие связь с Рузбиханом — величайшим праведником.
Услыхав знакомое имя, Наджмаддин, ничуть не сомневаясь, выпалил:
— Я — ближайший ученик шейха Рузбихана.
Ангел не торопился освобождать дорогу, испытующе глядя ему в глаза.
«Аллах милосердный, — взывал юноша про себя, — помилуй и сохрани!»
Удовлетворившись осмотром, небесный рыцарь посторонился, и Наджмаддин что есть мочи рванул к вершине.
Взмокший и запыхавшийся, он упал на землю в нескольких шагах от святого и только тогда поднял голову, чтобы разглядеть его черты.