Тарикат
Шрифт:
Вздрогнув от его голоса, я не сразу нашелся.
— Шейх... мне нужен шейх.
Старик не ответил, неспешно двинулся к выходу. Однако в арке обернулся, пронзил меня взглядом и бросил негромко:
— С родичами попрощайся сперва. Разговор у нас будет долгим.
И скрылся во мраке коридора, оставив меня в недоумении.
На выходе из дома я столкнулся с мужчиной, который прервал нашу с дервишем беседу. Поколебавшись, я все же обратился к нему:
— Ака, а кто это старик, с которым я беседовал в зале?
Тот посмотрел на меня как на идиота и осудительно
— Упаси тебя Всевышний отзываться о великом шейхе без почтения, — назидательно продекламировал мужчина. — Он — великий предводитель, звезда веры, Полюс ислама, довод мистической школы, восстановитель правоверия, доказательство Истины — Наджмаддин аль-Кубра, да освятит Аллах его тайну, да будет Он доволен им и его семьей.
Я замер, будто громом пораженный, а в душе вспыхнуло пламя стыда, а вслед за ним надежды: шейх обещал помочь. Наконец-то я смогу разобраться с тем, что творится со мной. Буря осядет, воздух очистится и откроется моя истинная суть. И память о моем прошлом...
Рассеянно поблагодарив послушника, я заторопился в стойло, потянул за собой жующую Ханым и потрепал по загривку Садика.
— Вперед, друзья мои, негоже противиться судьбе, если она указует тебе путь.
Садик одобрительно тявкнул, Ханым ткнулась мордой мне в лицо.
До вечера я слонялся по Гурганджу, любовался архитектурой центральной части, наблюдал за суетящимся людом на рынке, вдыхал привычные и незнакомые ароматы. Я впитывал в себя звуки, запахи, взгляды, жадно дышал этой незримой, но вещественной густотой жизни — и не мог надышаться, словно умирающий на смертном одре. Опомнился, когда солнечный свет налился пунцовыми красками, а улицы постепенно стала заполнять приятная вечерняя прохлада.
Хусана и Азиза я застал во дворе караван-сарая, мужчины навьючивали верблюдов, готовясь к обратной дороге.
— Ну, где тебя шайтан носит? — раздраженно проворчал дядя. — Караван до Мерва отправляется через полчаса. Цепляй вот эти вьюки на свою одноглазую красотку.
— Я остаюсь, — спокойным будничным тоном заявил я, и мужчины разом подняли головы, уставившись на меня.
— Не валяй дурака, Бахтияр, — Азиз, похоже, перестал на меня дуться. — Сейчас не до шуток.
А вот Хусан продолжал на меня смотреть, и что-то такое мелькнуло в его взгляде, что я не усомнился: он все понял.
— Опять сбегаешь от нас? — с грустью промолвил дядя и опустил взгляд, сделав вид, что поправляет пояс.
— Не от вас, амаки, — я подошел к нему, положил руку на плечо. — Видит Аллах, как я благодарен вам, моей семье, за все, что вы сделали для меня, за вашу любовь, терпение и поддержку... — я запнулся на секунду, подбирая слова. — Но пустота в душе не дает мне покоя, она гложет подобно червю и сводит с ума. Я должен найти ответы, иначе жить невыносимо.
— Но почему Гургандж? — воскликнул Азиз, махнув рукой. — С чего ты взял, что найдешь ответы тут?
— Почтенный Наджмаддин аль-Кубра согласился взять меня в ученики.
— О, в нашей семье будет праведник, — расхохотался Хусан, и я узнал в нем того самого дядю — веселого, беззаботного шутника и прохиндея, вместе с которым мы похитили Джаннат из Баланжоя. — Понял, Азиз? — он пихнул локтем в бок племянника. — Так что больше почтения в голосе!
— А как же Карим-ата и матушка? — Азиз пытался скрыть волнение за нарочитой вспыльчивостью. — Ты даже не попрощаешься с ними? Они больше других заботились о тебе.
Я сгреб брата и обнял. Тот поначалу пытался отстраниться, а потом успокоился.
— Обними их за меня, — тихо сказал я Азизу. — И Айгюль тоже.
Он оттолкнул меня, пробурчав:
— Ну, хватит, нечего тут разводить сопли, чай, не женщины.
— Дурень ты, Азиз, — ласково пожурил его Хусан. — Уже седина пробилась, а ума не нажил.
— Нет у меня седины, Хусан-амаки, — встрепенулся брат. — Не мели ерунды!
Мы с Хусаном смеялись, как дети, потешаясь над ужимками Азиза.
— Ладно, — вдруг посерьезнев, сказал дядя. — Пора нам.
Мы крепко обнялись. Хусан проверил поклажу, залез на верблюда, взглянул на меня пронзительно и тепло одновременно.
— Береги себя, Бахтияр! И да поможет тебе Властитель!
Азиз махнул на прощанье, и они двинулись к выходу. Я вышел вслед за ними и смотрел вслед, пока две фигуры на верблюдах не скрылись в толпе.
***
Шаг. Еще один.
Ноги увязают в чем-то мягком, горячем и шелковистом. Опускаю голову и с удивлением обнаруживаю, что иду по песку. Оглядываюсь: вокруг до самого горизонта пустыня — идеально ровная бледно-желтая поверхность. Огромный нестерпимо яркий шар солнца нещадно палит с высоты. Пока еще терпимо, но вскоре песчаное море превратится в адскую равнину. Где я? Как здесь очутился?..
Память молчит, словно лишенный языка клеветник. Она всю жизнь играет со мной в прятки. Ей, похоже, нравится лицезреть мою беспомощность и потерянность, она упивается своей властью, высасывая меня досуха. И вот сейчас — очередной ее фокус.
Подошвы ног горят, и я делаю шаг, другой. Когда идешь, горячий песок обжигает не так болезненно, жар словно не успевает обосноваться в ногах и приступить к пыткам тела и разума.
Солнце буквально вдавливает меня в песок, ноги тяжелеют, сознание плавится. С каждым шагом я глубже погружаюсь в песчаную ловушку, словно угодил в зыбучий песок. Сил нет на то, чтобы даже крикнуть, позвать на помощь. Безвольной тягучей массой я стекаю в песок, а он, мерзко шелестя, засасывает меня в свою ненасытную утробу.
Вот я уже по шею в песке. Последним усилием набираю воздуха и задерживаю дыхание. И чувствую, как смыкается над головой сыпучая толща, погружая меня во мрак...
Легкие горят, горло пульсирует в спазме. Рот непроизвольно распахивается и в меня потоком вливается соленая морская вода. Я захожусь в приступе кашля.
Откашлявшись, обнаруживаю себя на поверхности водоема. Дна не достаю, но при этом легко держусь на плаву, не прилагая особых усилий. По-видимому, я в море, так как нигде не видно берега. Полнейший штиль, кристальная лазурная чистота вокруг. Где-то в вышине пронзительно кричат чайки. Солнечные лучи, отражаясь от воды, выстраивают золотистую дорожку к своему источнику в небе.