Таволга
Шрифт:
— Зачем на холодном камне сидишь? Кому нужен хилый работник? — Андрей Карпов кинул рукавицы на камень, сел, достал пачку «Космоса».
Вдруг сигарета выскочила из пачки, оказалась во рту, а коробка чиркнулась о спичку и куда-то пропала. Кирюшка удивился:
— Ты артист, что ли?
— Нет, зачем, я инструментальщик. А в цирк звали — это правда, не пошел.
— Да ведь в цирке-то лучше, чем в цехе, — еще больше удивился Кирюшка.
— Скучно.
— В цирке скучно?
— Очень скучно. Показал фокус — тебе похлопали. Приятно, конечно, изредка. А каждый день, из года в год скучно.
— Вот
— Если бы так просто, — Андрей достал из воздуха круглый рубль, снял с Кирюшки кепку, кинул туда и нахлобучил на лохматую голову.
Кирюшка снял кепку, но рубля там не обнаружил:
— Интересно!
— У человека все должно выходить интересно. Слышал, ты в бега кинулся? Куда теперь?
— На стройку, там, говорят, хорошо.
— Что ж, стройка неплохо. Когда помоложе был, метро строил, в Астрахани арбузы грузил, одну навигацию ходил матросом в море, с геологами в Саянах бывал, даже змей в песках ловил. И везде хорошо, но всегда чего-то чуть-чуть, самой малости, не хватало. А теперь у меня все есть.
— И машина, и магнитофон японский, и все-все?
— То другое совсем. Вот слушай: мой отец токарь, дед кузнецом был, прадед — литейщиком, и кто подрастал, все у завода кормились. И стало мне тоскливо. Думаю: перееду на другое место — лучше будет. Приезжаю, а тоска уж там. И так она на меня навалилась — свет не мил. Словом, вернулся, и все теперь на месте.
— У тебя работа хорошая.
— А как ты можешь знать, какая она? Ее понять надо, как всякий фокус. Кузнечиком прыгать — проку не будет. Ветер странствий для того, кто знает, чего хочет, это как масло к хлебу. А одного масла много ли съешь?
— Немного, — согласился Кирюшка.
— Отец-то где работает? — спросил Андрей.
— Он не работает. Он умер.
— Ну-ну, — смутился Карпов, — бывает, что ж…
— Он запился, — продолжал Кирюшка, — на часы поспорил, что выпьет три бутылки. Положили на бочку часы и водку поставили. Две выпил, а третью только половина — уши стали синеть. Упал и умер. Грузчиком работал. Часы на бочке остались…
— А мать есть?
— Конечно. Она у меня хорошая, ласковая и любит меня, но тоже… — и Кирюшка замялся.
— А что ты любишь делать? — спросил Андрей.
— Грибы собирать. В лесу тихо, никого нет. А еще фотографировать люблю, только аппарат сломался: пленку не тянет. В КБО отдавал. Домой принес, опять не перематывает.
— Давай посмотрим, что с ним.
— Исправить можешь?
— Зови в гости, попробую.
— Идем! Я тебе снимки покажу, один даже в газете напечатали, правда.
Кирюшка жил на склоне горы в деревянном, почерневшем от времени, двухэтажном доме. Таких домов было несколько, и назывались они соцпоселком.
У подъезда сидела женщина с припудренным синяком под глазом.
— Кирюша, сынок пришел, — поднялась навстречу.
— Иди домой, — сердито сказал Кирюшка.
— Домой-домой, — согласилась. — Я тебе курицу сварила, жду. А это кто с тобой?
Андрей
— Милости просим, — засуетилась она и приятельски подмигнула: — Все ругает меня.
— Тебя не ругать, бить надо. Заберут в элтэпэ, знать будешь.
— А я отстану от нее, возьму и не буду больше.
— Каждый день так говоришь.
— А вот теперь возьму и брошу проклятую.
В комнате, куда вошли, она поставила Андрею стул и шмыгнула за ширму, откуда блестел угол никелированной кровати. Андрей огляделся, но ничего примечательного не заметил. Только на комоде, изъеденном жучком, стоял самовар со многими выбитыми медалями.
Кирюшка подал, видимо, много поработавший ФЭД послевоенного выпуска, альбом с фотографиями и приклеенную там газету. Кирюшка снял котенка, который взбирается на дерево из озорства. Но если повернуть кадр, то впечатление менялось: котенок как бы старался затаиться, остаться незамеченным. Андрей вертел газету, удивляясь свойству снимка.
Мать вышла из-за ширмы, странно улыбаясь:
— Сейчас чай пить будем, чай пить…
— Бросишь ты, как же, — с обидой сказал Кирюшка.
Андрей встал, похвалил газетный снимок.
— Кормилец, — просияла мать, — вся радость у меня тут.
— За аппаратом в цех завтра приходи. — Андрей простился и вышел.
Проходя мимо окна, Андрей услышал Кирюшкин крик:
— Приготовила ты! А Кузьмины собаку повесили, за то что кур таскает.
Пришел утром Кирюшка к Андрею на участок.
— Ну как, сделал?
— Немного осталось. Постой тут, как фреза дойдет вот до этой черты, выключишь, а я к лекальщикам схожу.
Остался Кирюшка один возле станка, глядит: фреза пластину грызет, стружка летит, маховичок медленно поворачивается: стол, значит, двигается, а из-под фрезы светлая поверхность выходит, и зайчик на ней, как в зеркале. Все дальше и дальше идет фреза, все меньше до края остается, а Карпова нет. Забеспокоился Кирюшка: а ну, сплошает? Вот и совсем край подошел, заметался Кирюшка. Выключай, говорит, а как? Туда-сюда глазами. Две кнопки увидел: черную и красную. Сунул палец в черную — нет толку, ткнул в красную — станок остановился. Вздохнул облегченно Кирюшка, провел ладонью по лбу — ладонь мокрая. А тут и Андрей подошел. Нет, не готов еще немного фотоаппарат — в лекальном заминка, работы много. Перевернул Карпов пластину другой стороной, включил станок и снова ушел. Опять вращается фреза, и опять Кирюшка забыл обо всем на свете.
Вернулся Андрей:
— Ну хватит, пойдем обедать.
Люди станки выключают, в умывальник пошли. То, бывало, не дождешься обеда, а тут время мигом прошло.
Андрей Карпов уладил дело с начальством и взял Кирюшку к себе в ученики. Предупредил:
— Я от тебя ничего не скрою, все покажу, только и ты уши не вешай…
Какое-то время спустя по цеху говорок пошел: «Андрей Карпов номер отколол — на один наряд с пацаном работает». Добро бы в бригаде, а то как обузу взял. Не может быть. Андрей, знали, мужик прижимистый, нормировщик его, как черт ладана, боится. Инструментальное дело известное, тут и у бывалого иной раз ум за разум зайдет, а то Кирюшка! Нет, что-то не так.