Тайфун Дубровского

Мелоди Ева

Но Маша явно не намерена прислушиваться к голосу рассудка, к моим словам. Убеждаю ее, что ни при чем она — еще сильнее ухаживать за мной начинает. А меня… меня это возбуждает, черт возьми! И все табу, которые себе напридумывал, все решения, что дистанцию надо держать… летят к черту. Только Машке ведь любовь-морковь нужна… А мне — секс. Много, горячо, жестко. Я задолбался представлять эту черноволосую ведьму во всех возможных позах. И мой контроль летит к черту, когда она так близко. И так покорна…

Покорность — самое страшное оружие женщины, на мой взгляд. Создает опасную

иллюзию, что ты обладаешь безграничной властью. Маша выглядит готовой… на все, что ни попрошу. И я борюсь с собой из последних сил, чтобы не попросить.

Мне хочется, чтобы она каждую минуту была рядом.

* * *

Погода испортилась, небо начало затягивать облаками. Мое и без того мрачное настроение, стало еще паршивее. А Машка все пытается меня развеселить. Болтает, дурачится… Она оказалась необыкновенной: решительной, остроумной и очаровательной. Нравится все больше, и это не только сексуальное влечение, хотя оно, глупо отрицать, на первом месте.

Не могу перестать думать о том, что бы чувствовал, обнимая ее в постели… Борюсь с собой, стараюсь отогнать непрошеные мысли. Этот замок, который был всегда для меня убежищем, теперь словно ловушкой стал.

Сводящее с ума желание. Бешеная похоть. Невинность…

То, что сейчас происходит между нами — игра в кошки-мышки. Вот только вряд ли в ней будут победители. Проиграем оба, обожжемся.

Сижу и смотрю на ливень за окном, только взгляд мой обращен в себя. Меня бесит, что не могу не думать о Марии, ненавижу, когда женщина, любая женщина, овладевает моими мыслями.

— Вы таким грустным выглядите, что прямо хочется станцевать, — раздается за спиной голос предмета моих грез. Черт, что за бабские мысли? Какие, нахрен, грезы? Валить надо, Дубровский. Пока окончательно мозги не уехали. Контракт, война, пороху нюхнуть. Чтобы забыть этот хрустальный голос, сладкий запах…

Станцевать для меня готова… Ненормальная… При одном воспоминании, как Маша танцевала в злополучную ночь, когда меня ранили, разливается огонь в крови.

Но все свои эмоции держу при себе, стараясь выглядеть максимально равнодушным. Пожимаю плечами, допиваю виски и ставлю на подоконник пустой бокал.

— Значит, развлечь меня хочешь?

— Почему бы и нет?

— Садись.

Показываю на соседнее кресло.

— Расскажешь мне сказку, Шахерезада.

Маша с минуту переминается с ноги на ногу, затем делает решительные шаги ко мне, опускается в кресло напротив, нервно сглатывает.

— Я не знаю сказок. Это глупо… В вашем возрасте.

— Разве мы не переходили на «ты»? — спрашиваю грубо. Ее выканье создает дополнительную дистанцию между нами, меня это бесит. Хотя сам строю всевозможные преграды… Но ее осторожность и отчужденность — не выношу.

«Ты просто невыносимо капризен, Дубровский, — шепчет внутренний голос. — Еще шаг и в самодура превратишься»

— Вы работодатель, — нервно стискивая руки отвечает девушка. — Неловко, некрасиво на ты называть… Ваша мама скоро приедет.

— Боишься мою мать?

— О ней тут легенды ходят, — прячет улыбку Маша, а у меня тепло по желудку разливается.

— Не

смей мне выкать, — говорю хрипло, строгим тоном.

— А то что?

«Укушу» — вертится в голове, но понимаю, что нельзя такое вслух говорить, слишком интимно. Так мы далеко зайдем в своих беседах. Которые стали некой традицией. Вот уже неделю мы живем по такому графику. Днем Маша носится, занимается уборкой в замке. После увольнения Зои работы на нее свалилось еще больше… Мне это не нравится, но в то же время не хочу никого нового в доме. По большому счету, наедине с Марией остаться хочу. Но понимаю — это невозможно.

Так вот, по вечерам девчонка приносит мне чай, и мы беседуем. Обо всем и ни о чем. Иногда препираемся, спорим о глупостях. Обсуждаем фильмы, книги. Мне это нравится, даже слишком. И в то же время пугает — слишком сближаться нельзя… Как же вдолбить это в свою бестолковую голову.

— Значит, сказок ты не знаешь? Жаль… Из тебя бы получилась отличная Шахерезада.

— Я не обладаю литературным даром, увы.

— А каким обладаешь?

— Я люблю рисовать…

Об этом я давно узнал, рисунки ее, оставленные в саду, видел. Однажды даже набросок собственного портрета, что всколыхнуло в груди целую бурю.

— Принеси свои работы.

— Зачем? — пугается Маша.

— Посмотрим. Оценим.

— Я не хочу.

— Но мне скучно. Я уже видел твои рисунки раньше. В чем проблема?

Она принесла пейзаж, мне же хотелось увидеть свой портрет. Глупое, бесконечно наивное желание…

— Красиво.

— Спасибо.

Прищуривается, отклоняет голову назад и рассматривает свою работу.

— А мой портрет нарисуешь?

— Можно попробовать…

Меня немного ошарашивает, как быстро она соглашается. Два часа старательно позирую, а потом вижу перед собой презабавный карандашный шарж. У меня огромный нос и удивительно короткие ноги. А вот глаза — очень похожи.

— Очень остроумно. — Хмыкаю, разглядывая рисунок. — Бабушка, бабушка, а почему у вас такой огромный нос?

— Он символизирует раздутое до бескрайних объемов эго, — отвечает Маша.

— Остроумно, оригинально, но за такое можно и уволить, — говорю строго, отбрасывая карикатуру.

— Вот почему-то не страшно, — притворно вздыхает Мария. А я до одури рад, что не боится меня больше. Что иронизирует, подкалывает. На равных общается.

— Не уволю, и ты об этом знаешь… Но наказание получишь…

Встаю из кресла, подхожу к ней вплотную, Маша пятится от меня, пока не прижимается спиной к стене возле книжного шкафа.

Тянусь к ней, чувствую неповторимый, едва уловимый аромат ее волос, и меня бросает в жар, в одно мгновение теряю голову. Наши лица сближаются, чувствую ее теплое прерывистое дыхание, глаза потемнели и блестят.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивает надтреснутым голосом, а я вместо ответа наклоняю голову и прижимаюсь губами к ее губам. Поцелуй выходит жадным, почти грубым. Проникаю языком к ней в рот, ожидая пощечины, но она неожиданно откликается на поцелуй. Ее руки обнимают меня за шею и притягивают ближе, лишая последних крупиц самоконтроля.