Тайфун Дубровского
Шрифт:
Поэтому приходится самому, собрав остатки воли, отстраниться.
— Почему? — опухшие от моих поцелуев губы кривятся в обиде. — Зачем ты это сделал?
Зачем поцеловал, или зачем отстранился? Чего ты хочешь от меня услышать, девочка?
Тяжело дыша, отхожу обратно к окну и опускаюсь в любимое кресло.
— Черт побери, что ты от меня хочешь услышать?
— Но я…
— Давай просто забудем.
— Уже забыла, — прячет появившиеся в уголках глаз слезы.
Маша выглядит сбитой с толку, смущенной. Идет следом за мной, встает напротив кресла.
— Мне, наверное, лучше уволиться…
— Давай поговорим об этом завтра.
— Скажи только одно. Ты сейчас играл? Хотел посмеяться надо мной?
— Нет!
— Тогда что? Не понравилось?
Этот вопрос, заданный дрожащим голосом, лишает меня самообладания.
Смотрю ей в лицо, колеблясь, стараясь удержаться из последних сил на краю пропасти… И не выдерживаю.
— Дьявол! — рычу, хватаю девушку за руку и дергаю на себя. С коротким вскриком Маша падает в мои объятия, и я впиваюсь в ее губы, сжимая в объятиях ее хрупкое тело. Языком снова проникаю в ее рот, чувствуя, как огонь разгорается в венах. Понимаю, что должен остановиться, но мне на это уже плевать — не могу и не хочу. Ее руки то отталкивают меня, то гладят шею, плечи, заставляя вздрагивать от страсти. Но когда делаю попытку снять с нее платье, Маша начинает вырываться как безумная.
— Значит, только лизаться можешь? — рычу сквозь сжатые зубы.
— Отпусти!
Отпускаю, и девчонка слетает с моих колен.
— Неужели ты не можешь по-нормальному?
— Это как?
— Не притворяйся остолопом!
— Серенаду спеть? Руку и сердце предложить? Хорош, Маша. Хватит строить из себя пушкинскую барышню. Это сейчас не в тренде!
— Пошел ты!
— Мне жаль, что приходится снова разбить твои девичьи грезы.
— Тебе жаль? — Маша задыхается от негодования. — В это я никогда не поверю.
Она изо всех сил сжимает кулаки, словно удерживаясь от желания дать мне пощечину.
— Неужели ты на всю жизнь таким останешься? Только потому, что однажды обманули, сделали больно?
— Что ты сказала? Да что ты об этом знаешь?
Мария краснеет, как помидор, понимая, что сболтнула лишнее, и выбегает из комнаты.
Отлично. Значит кто-то, скорее всего, Анна Львовна, поведал ей о моем прошлом. Черт, ну вот надо же… Хотя… я, наверное, радоваться должен. Тогда Машу не должно удивлять мое поведение и отношение к женщинам.
Глава 10
POV Маша
Как же я ненавижу его в эту минуту! Несусь по коридору замка в свою комнату, пылая от праведного гнева, смешанного с безумным возбуждением, которое пробудил во мне этот невыносимый леший! Зачем он поцеловал меня, как посмел? А потом взял и растоптал то горячее, пылкое, что зародилось внутри. Как ушатом ледяной воды облил, показал мне мое место. Я не француженка, не изысканная аристократка, не ровня ему. Гожусь лишь для забавы. И даже не отрицает этого. На секунду нежность проявил, и снова закрылся, глыба ледяная, остолоп непробиваемый!
А я — дура убогая, напридумывала себе бог знает что… Я еще долго мысленно ругаю Дубровского, размышляя, какой же он невыносимый, высокомерный, непомерно гордый… Отрицает он, видите ли, аристократизм, а сам сноб, каких поискать, да и как быть тогда с его высокими скулами и чувственным ртом? Он может отрицать сколько угодно свою породу, но факт остается фактом… Он напоминал мне льва, дикого хищника, царя зверей. Роскошного, неприступного.
Но больше всего убивало не его поведение или манера общения, а собственная реакция — голова кружилась от сексуального напряжения, отзывающегося сокращением мышц внизу живота. Нестерпимо стыдно. А если вспомнить, что я обвиняла лешего в порочности… меня буквально расплющивает эта мысль. Как же унизительно все это!
Захотел поцеловал, захотел раздел…
Все это время Дубровский играл со мной, наблюдал, словно беркут за добычей…
Но я не добыча!
У меня есть собственные желания, мысли, гордость в конце концов!
И в то же время я понимала — он все это неспециально сделал. С момента возвращения он установил между нами дистанцию, которую именно я нарушила первой. Начала дразнить, провоцировать подколами. Мне хотелось общения с ним, хотелось его внимания. И самое ужасное — хотелось его близости…
— Собирайся. — Огорошил меня Дубровский приказом на следующее утро. — Мне нужна сопровождающая.
— В больницу?
— С чего ты взяла?
— Ну не знаю… Может вам швы снимать должны, а вы боитесь.
— Маша, что я говорил про «вы»? Мой язык вчера у тебя во рту был. После этого выкать — дурной тон.
— Вам как аристократу виднее, — парирую, стараясь сделать тон как можно ехиднее. А сама чувствую, что краснею. Зачем он так? Грубо и прямолинейно. Продолжает изображать из себя… Но я-то чувствую, что он не такой!
— Вот именно. — Соглашается Дубровский. — Хватит дуться. Нам еще в магазин заехать надо.
— За валерьянкой?
— Что? Что у тебя вообще за странные фантазии? — морщится Дубровский. — Хотя ее тоже купим, тебе пригодится.
Ничего не понимаю, но его поведение обидно. Послушно иду собираться, что заключается в том, что спускаюсь на первый этаж и жду его возле входной двери. Дубровский появляется через полчаса.
— Маша, я же сказал собраться! — рявкает раздраженно.
Наверное, и правда боится швы снимать. Иначе почему он такой… нервный?
— Я готова.
— На тебе рабочая форма.
— А что я должна надеть? Я — служанка, на мне униформа, да. Сейчас мой рабочий день.
— Ты испытываешь мое терпение?
— Нет! Вы испытываете мое! Объясните нормально, что вам нужно от меня!
На что Дубровский молчит, и я в душе свирепею. Он сверлит меня пару минут взглядом, а потом кивает.
— Хорошо. Ты права, и так сойдет. — Берет меня за руку и тянет за собой, на улицу.
Сначала намереваюсь обиженно молчать, но долго не выдерживаю.