Тайфун
Шрифт:
17
Шествие приближалось к собору Бай. Когда знаменосцу, шагавшему в голове колонны, оставалось до него метров сто, распахнулись двери епископского дома и оттуда в сопровождении многочисленных священнослужителей вышел епископ и тоже направился к собору. Раздался колокольный звон, и, словно дождавшись условного сигнала, загрохотали барабаны, загудели гонги, завыли трубы, и казалось, от этого грохочущего, воющего урагана должны развалиться ближайшие дома.
Епископ медленно приближался к помосту на церковном дворе. Одежды его свиты переливались золотом. Два старых монаха покрыли семь ступеней, ведших на помост, красным шерстяным ковром, и, неслышно
Тем временем толпа, затихая, заполняла церковный двор. Люди сворачивали флаги, складывали в стороне музыкальные инструменты, ставили наземь носилки со статуями святых. Мокрые от пота, покрытые дорожной пылью люди стремились пробраться поближе к помосту. Мужчины входили во двор через одни ворота, женщины — через другие: таков был нерушимый порядок. Сотни глаз уставились на широкую спину и бритый затылок епископа, который, отвернувшись от толпы, собирался с мыслями, готовясь начать богослужение.
Со всех сторон слышался восхищенный шепот: как красиво одет святой отец, ничуть не беднее живших здесь прежде европейских епископов… Какой-то священнослужитель почтительно спросил у епископа разрешения начать празднество. Епископ некоторое время сидел молча, словно не слыша обращенных к нему слов, потом медленно встал, величаво поднял правую руку и молча осенил крестом толпу. Епископ был сравнительно молод, однако казался старше своих лет, потому что отличался высоким ростом и представительностью. Праздничная фиолетовая скуфья на его большой голове выглядела крохотной и потому нелепой. Глаза епископа из-под тяжеловатых век излучали теплоту и кротость. Чувственные полные губы словно бы чему-то слегка улыбались. Массивный подбородок лоснился — епископ, наверно, только что брился. Восхищенные возгласы — истинный небожитель! — были ответом толпы на его благословение. Верующие склонились в глубоком поклоне — ведь этот красивый, богато одетый человек представительствовал на земле от имени самого Христа.
Благословив прихожан, епископ сел в свое обитое бархатом кресло, лицом к алтарю, где стояла статуя святого Доминика. Его свита тоже повернулась к толпе спиной.
Епископ преклонил колено перед святым Домиником, опустил голову, потом грузно поднялся, снова повернулся к верующим, вскинул руку и трижды осенил толпу молящихся крестным знамением — сперва перед собой, потом направо и налево. Лицо епископа, блестевшее от пота, уже выражало скуку и раздражение. Его преосвященство прекрасно понимал, что с каждым годом истинно верующих становится все меньше, половина людей приходит в храм из любопытства, и потому службу, даже праздничную, приходится вести через силу… И каждый год он боится, что паства выйдет из повиновения и учинит бунт или шумный скандал. Епископ опустился в кресло. К микрофону подошел викарий Лыонг Зуй Хоан. Толпа оживленно зашумела — отец Хоан умел говорить, и его слушали с интересом, гораздо большим, чем самого епископа.
Лицо проповедника оказалось неосвещенным, на нем выделялись только блестящие, широко раскрытые глаза. Длинная ниспадающая одежда не могла скрыть крепкого тела и военной выправки отца Хоана. Он помолчал, потом откашлялся и постучал пальцем по микрофону, отчего тот рявкнул, будто разъяренный тигр. Отец Хоан обвел взглядом толпу — сначала мужскую ее часть, потом женскую. Он держался уверенно и, видно, привык не только наставлять, но и заставлять людей. Проповедник еще раз откашлялся, почтительно склонил голову и испросил у епископа разрешения начинать проповедь. Епископ согласно кивнул. Отец Хоан заговорил глубоким задушевным голосом:
— Ваше преосвященство, братья и сестры во Христе, любезные прихожане. Вознесем хвалу деве Марии, даровавшей нам в день славного праздника хорошую погоду. И благоговейно добавим наши благодарения богоматери за все милости, которые щедро раздает она детям своим…
Вступительные слова проповеди прозвучали в мертвой тишине. Громкоговорители разносили слова отца Хоана за пределы церковного двора, их было слышно и в городе, и даже в близлежащих деревнях и селениях. Проповедник говорил о житии святого Доминика. О том, как матери его, когда она носила сына еще во чреве, привиделся небесный престол. А потом маленький Доминик первый раз пришел в церковь с матерью, и господь бог узрел его и воскликнул: «Вот кто станет оплотом нашей веры!» Доминик вырос, и как-то во сне ему явился Христос, и лицо его было сердитым, и во гневе он хотел сойти на землю, дабы покарать людей за их грехи. Дева Мария стала молить Христа не делать этого, но тот был непреклонен. И лишь когда Доминик поклялся Христу, что распространит веру на всю землю, господь смягчился, и гнев его остыл, и он отказался от своего замысла. Отец Хоан рассказывал о жизни святого так, словно сам был всему свидетель. От всех верующих он благодарил святого Доминика за его благие дела во имя церкви и окончил эту часть проповеди, напомнив слова предыдущего епископа-испанца, который, передавая епархию первому епископу-вьетнамцу, сидевшему сейчас на помосте, сказал будто бы: «Вручаю вам знамя нашей религии и молю вас сделать все, чтобы знамя это во все века было символом силы нашей и верности нашей заветам Христовым».
Отец Хоан внезапно замолчал, откашлялся, осмотрел толпу, рывком вскинул руки, отчего рукава сутаны съехали чуть не до плеч, и резким голосом сердито воскликнул:
— Но, дети мои! Ответьте мне искренне — все ли вы сделали и делаете во исполнение этого завета? Всегда ли гордо реет знамя нашей религии, всегда ли вы верны заветам Христовым?
Среди прихожан прокатился ропот удивления. Знамя Ватикана, как было, так и реет над церковью. Может, отец Хоан имеет в виду другое знамя и другое время — например, когда в этих краях была автономная католическая провинция?!
А отец Хоан уже почти кричал:
— Я и отвечу на свой вопрос! Не может сохраниться вера, когда сплошь и рядом безбожники, которым все вы потворствуете! Если так пойдет дальше, то недалек день, когда знамя нашей религии, нашей веры сорвут нечестивые руки!
В церкви и на дворе поднялся шум, но отец Хоан, не обращая на него внимания, еще более возвысил голос:
— Я призываю вас, истинные сыны церкви, к бдительности! Не давайте безбожникам совращать вас, не вступайте в организации безбожников, не позволяйте увлечь себя на путь предателя Иуды. Все вы должны соблюдать правила, предписываемые нашей церковью! Не избегайте причастия, не вступайте с безбожниками в брак! Над нами нависла страшная угроза, ударим же во все колокола, пробудим заблудшие души! Не променяем на временные радости земные счастье вечной жизни в загробном царстве!..
Из толпы послышались голоса:
— Да что это за проповедь такая?! Куда смотрит епископ? Этот отец Хоан, видно, крови хочет!
По одному и целыми группами люди стали направляться к распахнутым настежь воротам. Отец Хоан явно недооценил настроение прихожан: он, конечно, не позволил себе прямых выпадов против власти, но слова его дышали откровенной злобой, и прихожане это почувствовали. Среди верующих было достаточно настоящих патриотов, и они не желали слышать даже косвенных нападок на народную власть.