Тайфун
Шрифт:
Ням глянул в сторону церкви.
— Слушай меня, — начал он, — мне уже за шестьдесят. И в старые времена тоже бывали дни, когда никто не работал, только такое случалось редко. Лет двадцать назад епископ Ха отменил всякие посты в пору уборки урожая. Такого, как нынче, не было на моей памяти. Говорят, все идет из Байтюнга. Да, хуже не придумаешь…
Выонг подвинулся поближе к Няму.
— Дедушка Ням, я побывал во многих бедных семьях. Люди жалуются, что риса в доме не осталось. А что, если нам поднять народ, накормить голодных?!
Ням помолчал,
— Мысль дельная, хорошая. Не пойму только, чего ты от меня добиваешься: хочешь, чтобы я к святому отцу за разрешением обратился? По правде говоря, сдается мне, что не святые законы соблюдают они, а жизнь нашу пытаются нарушить.
— Да, дедушка, ты прав! — радостно подхватил Выонг. — Только надо его напрямик, прямо в лоб спросить! Нужно, чтобы он снял запрет на работу.
Старик медленно поднялся, набросил на плечи рубаху.
— Если кюре слушать меня не захочет, тогда вы, по-моему, вправе поступать так, как совесть вам велит.
Не дожидаясь возвращения Няма, Выонг снова обежал все хутора. Человек семь-восемь готовы были идти на работу сейчас же. Люди собрались, быстро подготовили инвентарь и вышли в поле. Часов в девять появился запыхавшийся Ням, он искал Выонга.
— Слушай, Выонг! Кюре сказал, что каждый, кто сегодня выйдет на уборку риса, примет на себя тяжкий грех.
Вместо ответа Выонг показал рукой на осыпавшийся рис. Старик нахмурился.
— Да, дела, — сердито сказал он, — придется, видно, и мне с вами грех на душу взять.
Выонг весело рассмеялся, наклонился, одной рукой захватил пучок стеблей, а другой ловко подсек его серпом.
— Смотрите, дедушка, рис-то какой красивый, жалко зернышко потерять. Каждое — что крупица золота!
Ням хитро подмигнул и негромко сказал:
— Сильно вы порядок нарушаете, молодежь. Как ни просил я кюре, как ни уговаривал, он ни в какую. Говорит, всех, кто будет работать, от церкви отлучит.
— А за какое преступление? — рассердился Выонг. — За то, что мы пошли рис убирать, чтобы детей да стариков накормить, так, что ли?!
Ням тяжело вздохнул.
— Про тебя кюре говорит, что ты самый великий в деревне грешник. И женился против воли церкви, и людей теперь подбиваешь порядки нарушать.
— Ишь праведник нашелся! Вот явился бы сюда, чтоб посмотреть, как дело обстоит, сам бы, небось, земле поклонился, совесть должна быть у человека, больно ретив…
Он согнулся, зло рванул на себя серп, и тот, легко срезав пучок стеблей, зацепил левую руку парня — на колосья риса брызнула кровь. Но Выонг, не обращая внимания на рану, шел по полю, ритмично склонялся над землей, срезал очередной пучок и укладывал сбоку колосья, забрызганные кровью. Старый Ням вдруг почувствовал, как глаза его защипало, и из них полились непрошеные слезы…
Сорок лет назад, в молодости, семья Няма была одной из самых бедных. Когда умерла мать, отец занял у кюре Тана двадцать донгов серебром, но вернуть долг в срок не сумел. Священник прислал служку посмотреть, чем семья может возместить долг. Неизвестно, что сказал служка кюре, только тот на другой день прибыл к ним самолично, обшарил весь дом и, ничего не найдя, в сердцах отправился на огород и растоптал чуть не три сотни кочнов капусты. Вскоре после этого пришлось Няму уйти на заработки, и отца он уже никогда не увидел.
«Каждое зернышко похоже на каплю крови», — подумал Ням, поднял с земли несколько колосков, потер между ладонями и бросил зерна в рот. Зерна были ароматные, мягкие. Ням подвернул свои коричневые домотканые штаны и громко крикнул:
— Послушай-ка, Ай! Тьфу, совсем забыл, что ты замужем, — сестра Выонг!
— Слушаю! — отозвалась Ай и разогнулась.
— Дай-ка твой серп, а сама сбегай ко мне, принеси нон и мой испытанный серп. Буду вместе с вами, молодыми, грешить. Бог нам не простит, если мы рис потеряем.
Ай, ничего толком не поняв, тем не менее послушно протянула Няму свой серп и побежала к старику домой, Ням пошел рядом с Выонгом.
Старый Ням ослушался кюре — новость эта мгновенно разлетелась по всей деревне. Некоторые люди, не веря, шли к полю и, убедившись, что Ням и впрямь работает там, тоже брали серпы и начинали жать рис. Смельчаков становилось все больше…
Мэй еще не проснулся после пьянки. Ночью он опять играл на своем кларнете, потом избил жену и завалился спать на пол, храпя так, что слышала вся деревня. Жена Мэя проснулась на рассвете от голода, пошарила дома и, не найдя ничего съестного, вышла в огород. Грядки давным-давно не поливались, потому и на огороде не было овощей, одна засохшая ботва. На ветке папайи висело несколько совсем еще зеленых плодов, но при мысли об их горечи жене Мэя стало не по себе. Не зная, куда себя деть, она лениво вышла за ворота. С полей легкий ветерок доносил запах созревшего риса, от которого сразу потекли слюнки. Вот бы промыть сейчас свежий рис, сварить суп, бросив в него головку лука и чуть-чуть посолив, — ничего нет вкуснее!
Как раз мимо пробегала Ай, увидела исхудавшую, пожелтевшую от горя и голода жену Мэя и спросила ее:
— А вы не хотите к нам присоединиться?
— Рис убирать? А поесть там можно?
— Конечно! Сегодня же вечером собранный рис разделят между теми, кто работал.
— Неужели правда? — на измученном лице женщины мелькнула слабая улыбка.
Ай кивнула, она все поняла.
— У меня есть немного вареной картошки, — сказала Ай, — пойдемте ко мне, подкрепитесь немного, а потом — на поле.
Жена Мэя попросила Ай подождать ее минутку, заглянула в дом: муж по-прежнему храпел, в комнате отвратительно воняло перегаром. Женщина тихонько прошла на кухню, взяла серп и отправилась к Ай. Поев холодной картошки, она пришла на поле и присоединилась к работающим. Веселые голоса людей заглушали заунывные удары церковного колокола.
Хюи, шестнадцатилетний сын тетушки Кхоан, услышал песни, доносившиеся с поля, и подошел к матери.
— Разреши мне пойти убирать рис за тебя.
Слепая тетушка Кхоан, ощупью пробиравшаяся на улицу, вздрогнула, как от удара.