Тайфун
Шрифт:
— Нет, не признаю, — и Нян отрицательно покачала головой. — Я не ударяла господина Тиепа.
Хоа вытащил из ящика письменного стола камень и показал ей.
— А это что?
— Камень.
— Камень?! Именно этим камнем ты ударила товарища Тиепа в висок. Будешь отпираться, как раньше?
Нян рухнула на стул и обеими руками закрыла лицо.
— О господи, помоги! Да не могла я ударить человека! Я даже не помню, как этот камень у меня в руках оказался.
Хоа иронически улыбнулся.
— Хватит изображать невиновность. При аресте ты держала камень в руках. Почему же он у тебя оказался, если ты утверждаешь, что не ударила товарища Тиепа?
Нян зарыдала.
— Этот камень попал в господина Тиепа и упал у моих ног. Кто-то бросил
— Все хочешь выкрутиться, — Хоа говорил жестко, отчеканивая каждое слово, — только у тебя ничего не получится. Вот протокол. Здесь записаны твои показания в день ареста.
Нян отвернулась к стене, шепча молитвы. И тут за дверью послышался стук палки, и в комнату вошел человек с забинтованной головой. Из-под белой марлевой повязки видны были только глаза. Это был Тиеп. Он шел хромая, опираясь на палку.
Хоа вскочил и подвинул вошедшему стул.
— Садитесь, товарищ Тиеп! Зачем в таком состояния вы встали с постели?! Расследование подходит к концу.
Увидев забинтованную голову Тиепа, Нян вся сжалась. «Боже, ведь его чуть не убили! — подумала она. — И виновата буду я… Нет, с меня достаточно, не хочу отвечать за чужие преступления…»
А Тиеп взял предложенную сигарету, разломил ее надвое и закурил. Сделав глубокую затяжку, он, наконец, заговорил. Голос его был слаб, но каждое слово он произносил четко и ясно:
— Я узнал, что вы ведете дело Нян, и пришел, чтобы дать свидетельские показания…
Хоа улыбнулся.
— Рад выслушать вас. Прошу, говорите!
Тиеп сделал еще одну затяжку.
— Буду краток. Находящаяся здесь гражданка Нян не наносила мне удара и вообще не прикасалась ко мне. Камень бросили из толпы, когда я на мгновение отвернулся, потеряв осторожность.
От удивления Хоа вытаращил глаза.
— Как так, товарищ Тиеп? Этого не может быть, вы ошибаетесь…
Но Тиеп решительно поднял ладонь и твердо сказал:
— Я все хорошо помню. Эта женщина стояла рядом со мной, и в тот момент, когда я упал, у нее не было в руке камня.
Нян взглянула на Тиепа и встретилась с его глазами. Они поразили ее — только добрый и справедливый человек мог смотреть так, как сейчас Тиеп.
Нян встала, скрестила на груди руки и низко поклонилась.
— Спасибо вам за ваше благодеяние, господин, спасибо!
Хоа хмуро взглянул на Нян и раздраженно бросил:
— Ишь разболталась! А ну марш в камеру!
Тиеп остался наедине с Хоа. Первый молчал, поглаживая грудь и хрипло дыша, второй пристально разглядывал неожиданного свидетеля, только что спасшего явную преступницу. И тут в комнату вбежала медсестра. Она требовала, чтобы Тиеп немедленно вернулся в больницу.
10
Путь к дому проходил через четыре волости. Нян давно не была в этих краях и теперь удивлялась, как сильно все изменилось за это время. Дорога стала прямее и шире, на ней уже могли разъехаться две машины. На обочинах поднялись в человеческий рост филао. Глядишь, и через год-два тень их укроет дорогу от палящего солнца. Рисовые поля, мимо которых шла Нян, радовали добрым урожаем. По дамбам, разделявшим поля, разгуливали упитанные буйволы. Они ходили вразвалку, с шумом залезали в кусты, росшие вдоль дамб. Некоторые кооперативы уже начали уборку риса. С полей доносились голоса жнецов и равномерный шелест стеблей под серпом. Повсюду звучали веселые песни и шутки. Нян шла не торопясь, ей нравилось смотреть по сторонам. В воздухе носились стаи птиц. На душе Нян было спокойно. Она невольно вспомнила свое детство, когда казалось, жизнь, только что начавшаяся, будет сплошным праздником. Она родилась в бедной крестьянской семье и с малых лет хорошо знала, что значит хлеб насущный и каким трудом его добывают. Жизнь ее проходила в простых заботах, простых радостях, как и у всех ее сверстников. Даже работать — убирать рис, полоть поля, пересаживать рассаду, ловить рыбу — было в те далекие времена весело. Вечером, в субботу и воскресенье, она ходила с родителями в церковь, где читали Библию и молились о спасении души такие же бедные люди. Но жизнь оказалась суровой к Нян: рано умерли родители, брак ее распался, тогда у нее остался единственный близкий человек — сестра. Но Ай решила уйти, бросить ее. И в жестоких словах Хао была доля страшной истины: Нян боялась одиночества. Всеми силами она пыталась удержать сестру возле себя — а теперь все кончено…
Ближе к деревне Сангоай поля были безлюдны. Только воробьи да медлительные буйволы оживляли пустынные просторы. Нян издалека услышала унылое гудение большого колокола, похожее на хриплые вздохи больного человека. Шел очередной церковный праздник, и жители деревни сидели по домам, пили и ели. Созревший рис осыпался, но никому не было до него дела. Нян не хотела ни с кем встречаться, и она шла, старательно избегая людных мест. Дойдя до своего дома, женщина в нерешительности остановилась, оглядела родное жилище, поразившее ее полным запустением. Двор зарос травой, на тропинке, ведущей от калитки к дверям, валялся мусор. Будто дом этот брошен людьми, как в те времена, когда было массовое бегство на Юг. Ни человеческого голоса, ни смеха детей — уныние и безмолвие. Нян прошла к дому, прислонилась к двери и разрыдалась:
— Где же ты сейчас, Ай, сестра моя?!
Никто ей не ответил. Над селением повисла тяжелая тишина, прерываемая время от времени стенаниями колокола, будто он один сочувствовал горю Нян. Она протянула руку, чтобы открыть дверь, но передумала и медленно побрела к церкви.
Вскоре после ее ухода появилась Ай. Она взяла метлу, подмела двор, собрала мусор и свалила его в кучу у свинарника. Потом прошла в дом, развела огонь и занялась стряпней. Быстро поджарила рыбу, которую принесла с собой, положила ее на большое блюдо вместе с овощами, убралась в доме, вышла на двор, подождала немного, но сестры все не было. Тогда Ай взяла серп и отправилась в поле.
Ай давно забыла все прежние обиды. Выонг даже предлагал пойти в уездный центр, чтобы встретить сестру там, но неотложные дела не позволили ей сделать это, и Ай решила встретить сестру дома. Только вот беда — ждать-то некогда: надо срочно убирать рис на общественном участке. Этот рис созрел очень дружно, и медлить было нельзя, иначе потеряешь зерно, а в кооперативах и без того сложилась трудная ситуация.
С того дня, когда Тиепа увезли больницу, а в селении объявился новый кюре, Тхат жил в непрерывной тревоге. Один за другим шли всевозможные церковные праздники, и крестьяне отказывались работать, несмотря на горячую пору. Тхат отправился в уезд за указаниями, но там ему сказали, что все понимают, только помочь ничем не могут, и тем не менее Тхат должен обеспечить своевременную, до тайфунов, уборку урожая. Вернувшись домой, Тхат узнал, что праздники продолжаются, и он прямиком направился в церковь. Однако двери ее оказались заперты, и появившийся на стук полупьяный Сык сказал, что кюре болен и никого не принимает, Тхат знал, что в соседних селениях урожай уже убрали, а у них в Сангоае работы непочатый край. Тогда он созвал совещание председателей кооперативов, но половина их не явилась. «Что делать?» — маялся Тхат, не находя выхода. И тут к нему пришел Выонг и предложил организовать молодежную бригаду из членов кооперативов, а собранный рис сразу же делить по принципу: сколько наработал — столько и получай. И Тхат с готовностью согласился.
С большим трудом Выонгу удалось уговорить несколько человек, но дальше дело не пошло: кто ссылался на родителей, которые не отпускали на работу, потому что в праздник работать грешно, кто валил на жену, кто на мужа. Тогда Выонг пошел к старому Няму. Тот сидел возле дома и зевал от скуки. Выонг присел рядом и негромко проговорил:
— Дедушка Ням! Наш рис может погибнуть.
— И не говори — может! — вздохнул Ням.
— А что нам мешает всерьез взяться за дело?! Того и гляди, дожди начнутся, повалят рис, и тогда, считай, все пропало, так ведь?