Тайна безымянного дитя
Шрифт:
Когда я отметил свое двадцатипятилетие, а после – и пятилетний юбилей нахождения в психиатрической клинике, Алиса, по всей видимости, забыла о данном ею обещании всегда быть рядом. За неимением общения с подругой я стал просто надеяться, что она жива и здорова и, наконец, встретила человека, с которым будет просто по-женски счастлива. Хоть я и не мог отделаться от ощущения предательства и измены, я все же понимал, что это эгоистично – удерживать рядом девушку, с которой у нас нет будущего. Но, не смотря на это понимание, я день за днем прогонял в голове мысли, где она может быть и с кем. Пользуясь возможностью раз в день совершить звонок домой, я набирал давно вызубренный номер мобильного Алисы, но день за днем слышал в трубке лишь гудки.
Врачи одобрительно кивали головой и снова хватались за свои блокноты, которые в такие моменты хотелось выхватить из их цепких пальцев и зашвырнуть куда подальше, предварительно разорвав на части.
А теперь я видел буквы на записке, написанные маминым почерком, и понимал, что это тот самый дом, в котором я провел столько дней, пытаясь хоть как-то сблизиться с Алисой, а иногда, наоборот, отдалиться от нее.
Я всего лишь пытался сделать хоть что-то, чтобы это навязчивое состояние прошло. Чувства на грани любви и ненависти выпивали у меня остатки сил, которых и так было катастрофически мало, но я не мог ничего поделать с ними много лет. И только семь лет в клинике, как мне казалось, помогли убежать от самого себя.
Погруженный в свои мысли, я даже не заметил, как ноги сами привели меня к до боли знакомому подъезду. Как ни странно, здесь за семь лет ничего не изменилось, в отличие от дома, в котором я вырос, и даже старого типа железные двери и домофоны остались прежними. Не желая звонить отцу в квартиру, еще помня, какие громкие и раздирающие душу звуки местных домофонов, я привычным движением подцепил пальцами металлическую дверь и резким рывком дернул ее на себя. Дверь неохотно поддалась, и я снова, уже второй раз за последние два часа, погрузился во тьму подъезда, настолько знакомого каждым своим сантиметром лестниц.
Боясь спугнуть наваждение, я медленно, словно пробираясь сквозь сон, подошел к обветшалой двери на первом этаже. Своей ветхостью она заметно отличалась от всех остальных – у соседей двери давно были заменены, и только эта дверь осталась в далеких девяностых, обитая облупившимся дермантином, местами содранным кем-то неизвестным.
Закрыв глаза, я дотронулся до двери, пытаясь понять, чем отзывается в душе это прикосновение. Как ни странно, теплые воспоминания пересилили все плохое, что происходило еще совсем недавно. Поддавшись неизвестному порыву, я прижался лбом к мягкой обивке.
«Почему в огромном мире возможностей есть такие пути, за границами которых – полная мучений и ошибок жизнь? И почему потом приходится смотреть на мир с этой помесью усталости и отвращения и думать, когда же ты свернул не туда? И где вообще находится эта точка невозврата?.. Где ты? Я так хочу вернуться…», – нескончаемым потоком в голове понеслись мысли, жившие, казалось, отдельно от меня.
Но тут тихий щелчок прервал мои размышления, и дверь медленно открылась внутрь. Я чуть было не потерял равновесие, и настороженно взглянул в темноту дверного проема. С первого взгляда было ясно, что в квартире никого нет, и дверь просто была не заперта, и открылась при малейшем нажатии. Я почувствовал, как мороз пробежал по коже, но решил все же войти, хоть и понимал, насколько это глупая и опасная затея.
В этот раз уже недоумение вытеснило все остальные эмоции. Квартира была пуста и заброшена, казалось, много лет назад. Огромные слои пыли на подоконниках, торчащие из потолков провода, вместо висевших здесь раньше люстр, ободранные занавески, висящие на окнах подобием зловещей паутины, и невероятных размеров горы мусора…
Я прошел в кухню, осторожно переступая через валяющиеся на полу отсыревшие грязные доски. В свете фонарей с улицы было очень тяжело что-либо разглядеть, но даже в темноте отслеживалось плачевное состояние жилья, судя по которому, вряд ли хозяева ушли меньше семи лет назад. Но, в этом случае, все мои воспоминания действительно не могли соответствовать тому, что я видел теперь своими собственными глазами… Худшие опасения подтверждались, но я по-прежнему не желал в это верить.
Я подошел к окну. Этого просто не могло быть на самом деле. Я ведь так часто стоял здесь, действительно стоял, на этом самом месте, глядя на фонарь, который всегда отвлекал от выяснения отношений с Алисой! Я помнил все эти ссоры и примирения как вчера, и каждый квадратный сантиметр этой кухни отзывался в памяти целым фейерверком эмоций!
Но сейчас это была просто бетонная коробка, в которой, казалось, вообще никогда ничего не происходило…
Выбежав из квартиры и перескакивая через несколько ступенек, я незаметно для самого себя преодолел три этажа и забарабанил в дверь квартиры, номер которой был указан в записке матери. Через некоторое время я услышал, как дважды щелкнул замок и увидел на пороге заметно постаревшего отца. Отец сначала с непониманием смотрел на меня в упор, будто не узнав, но потом, не проронив ни слова, крепко обнял.
– Только не говори, что ты сбежал, – со смехом произнес он, отстраняясь и пропуская в квартиру.
– Хотелось бы, будь это на пару лет раньше, – я улыбнулся, и, поставив сумку в прихожей, разулся, – Надеюсь, ты не против, если я поживу у тебя немного?
– Ты мой сын, как я могу быть против? Живи сколько угодно. Я же… хм… понимаю все.
Я ободрительно похлопал отца по плечу.
– Не бери в голову. Все в порядке. Может, попьем чай? Или что покрепче? – подмигнул я.
Отец снова засмеялся и показал жестом следовать за ним. Мы вошли в просторную уютную кухню, где отец достал из навесного шкафчика пузатую бутылку коньяка.
– Ты только не огорчай меня, сын, и не пей залпом. Иначе я усомнюсь в твоем воспитании и в своей роли в этом твоем воспитании. Коньяк – благородный напиток, и спешка здесь неуместна. То, как человек пьет коньяк, показывает уровень его интеллигентности.
Из другого шкафа отец достал бокалы и заполнил их не больше, чем на четверть. Придвинув один бокал ближе ко мне, он пристально посмотрел мне в глаза.
– Расскажешь, как тебе жилось? Но если тебе тяжело об этом говорить, я пойму.
– Ну… Еще минут двадцать назад было тяжело… А теперь… Даже не знаю, что тебе рассказать. Темнота. Тишина. Провалы в памяти. Я даже не имею представления, сколько наберется воспоминаний у меня за эти семь лет жизни. Хорошо, если вспомню хотя бы половину, – я задумчиво пожал плечами, избегая смотреть в глаза отцу и изучая разводы на стенках бокала, – Не знаю, что это было. Те провалы в памяти после срывов, которые случались и до больницы, или же побочные эффекты от лекарств, половину из которых, особенно в самом начале, я даже не принимал.