Тайна дела No 963
Шрифт:
3
В аэропорту Швехат, куда мы прибыли на самолете австрийской авиакомпании, в салоне которого нас, единственных советских пассажиров, приветливая стюардесса, проникшаяся особой симпатией к Сане, буквально завалила сверх всяких норм напитками в виде отличного белого вина и пива в золотистых банках, ждал Серж Казанкини.
Он накинулся на меня с таким радостным ревом, что пассажиры, прилетевшие вместе с нами, шарахнулись в стороны, как от прокаженных.
– Олег, Олег, неужто это ты?!
– восклицал экспансивный француз.
– Я собственной персоной.
– Нет, по этому случаю нужно выпить! И не говори мне нет! Не принимаю, и все тут!
– Познакомься, это мой товарищ, Саша. Он бывший
– О, рад познакомиться, Серж Казанкини, Франс Пресс!
– Не вдавайся в подробности, Серж, - умерил я пыл словоохотливого француза.
– Твою умопомрачительную биографию мы проштудировали вдоль и поперек.
– Ну, вот, вечно ты меня дискредитируешь!
– Скорчил недовольную мину на круглом, как яблоко, лице Серж Казанкини.
– Нет, нет, мистер Серж, - покраснел Саня Лапченко.
– Олег рассказывал о вас столько хорошего, что я искренне рад пожать вам руку. Вы можете всегда рассчитывать на меня!
– Ого, да Саня оказался на редкость талантливым учеником, с ходу подхвативший тон, присущий нашим с Сержем разговорам.
– Тогда мы просто обязаны заглянуть в бар. В конце концов, что я рыжий - почти два часа проторчал в этой духовке?
В Вене действительно было по-летнему жарко, разноцветными кострами полыхали огромные клумбы, источая головокружительные ароматы, было чисто, ухожено, ни суеты тебе, ни очумелых от суточных ожиданий пассажиров.
Мы поднялись в бар, Серж заказал два пива - мне и Сане и коньяк себе, объяснив свое воздержание предельно допустимыми нормами алкоголя в крови, принятыми австрийской дорожной полицией.
Было прохладно, мягко качал на волнах спокойствия симфо-джаз, опять входящий в моду и оттесняющий разламывающий голову хэви-металл.
– Что творится в Вене, ты себе представить не можешь!
– вводил нас в курс дела Серж Казанкини.
– Съехались все "звезды", ну, разве за исключением двух-трех африканцев. О Джоне Бенсоне тут уши прожужжали, поговаривают, что он готов грохнуть такой мировой рекорд! Но, - Серж вдруг уставился на меня, как будто впервые увидел, - тут напропалую раскручивают боевик с вашим Нестеренко: мол, это сегодня единственный конкурент Джо. Кто это, я не слышал о нем никогда?
– Парень - что надо! Я его чуть не с пеленок знаю, его первый тренер - мой старый товарищ, еще по университету.
– Слушай, Олег, ведь мы с тобой не конкуренты, правда? Выдай фактаж, что можешь, об этом парне, а?
– Лады, Серж, понеслись в отель, устроимся и за обедом - ты ведь не дашь нам с Саней умереть с голоду!
– поговорим подробнее. Учти, у нас строгий спортивный режим!
– Снова режим, - огорченно простонал Серж. Этому жизнерадостному французу можно было преподнести любую новость, но только не дай бог обмолвиться о запрете.
– Послушай, - с надеждой спросил Серж, - ведь в вашем законе, запрещающем употреблять спиртное, ничего не сказано о загранице?
– Во-первых, у нас нет сухого закона, это тебе наболтали. Во-вторых, эту проблему мы обсудим позже. В-третьих, мне вообще непонятно, почему ты так беззастенчиво убиваешь время на праздные разговоры? Ведь тебе еще сегодня передавать материал о Нестеренко, о Федоре Нестеренко: 25, выпускник института физкультуры, холост, увлекается модной одеждой и авто - из Японии привез вполне приличный, хотя и подержанный "Холден" с правосторонним управлением, из-за чего и умудрился столкнуться с троллейбусом, правда, обошлось без жертв и особых повреждений - фара и подфарник, но их-то в Киеве днем с огнем не сыщешь, - скороговоркой выпалил я, чем поверг Сержа в состояние прострации: он растерялся хвататься ли ему за блокнот, или заткнуть мой фонтан информации.
– Умоляю тебя, как друга, остановись!
– взмолился Серж.
– Я же должен записать.
–
– Франс Пресс платит!
– широким жестом завершил нашу первую встречу Серж.
А у меня не шел из головы Федя Нестеренко. Нет, не сам Федя - его тренер и наставник, второй отец, даже нет - единственный родной человек, потому что настоящий отец, холодный сапожник с Прорезной, давным-давно спился и потерял всякий интерес к судьбе сына. Иван Кравец - вот кто вылепил спортсмена, чье имя, оказывается, уже ставят рядышком с Джоном Бенсоном, "черной молнией", дважды победившего чемпиона лос-анджелесских Игр Карла Льюиса, суперспринтера, чья слава могла посоперничать лишь со славой Джесси Оуэнса, легендарного бегуна из далекого прошлого.
Иван Кравец, по прозвищу Коленчасик, названный так из-за своей неистребимой привычки в трудные минуты жизненных испытаний говорить-приговаривать, обращаясь к самому себе: "Ну-ка, держись, часик-коленчасик...", слыл человеком бесхитростным, незлобивым, что выработало стойкую привычку у тех, кто с ним общался, - от товарищей по студенческому общежитию университета до сборной команды республики, куда он иногда попадал, - разыгрывать Ивана. Сотворялись разные шутки, не всегда смешные, потешались над его неповоротливостью, когда следовало проявить истинно мужские качества и заявить твердо и однозначно права на понравившуюся девушку и отстоять это право, если понадобится, и силой кулаков. Иван легко прощал, не встревая в конфликты, а уж тем паче в ссоры, легко вспыхивающие на тренировочных сборах, когда однообразие жизни и физические перегрузки доводили менее стойкие натуры до взрыва. Кравец лишь посмеивался в рыжеватые усики, придававшие его вытянутому, основательно подпорченному оспой лицу какую-то пикантность, утонченность, что и не позволяло даже закоренелым горожанам обозвать его "жлобом", хотя происхождения Иван был самого что ни есть простецкого - родители его испокон веку выращивали свиней в совхозе, а когда перевыполняли планы, в студенческом заоконном "холодильнике", в комнате, где обитал Иван вместе с вашим покорным слугой и еще с тремя архаровцами, появлялась домашняя колбаса, твердое толстое сало, а то и кусок копченого окорока. Запасы эти, вполне растяжимые на полгода, питайся Иван в одиночку, таяли в течение нескольких дней, ибо всякий знал: заходи, открывай окно и бери чего душе угодно. Правда, архаровцы, то есть мы, радели о собственном благе и потому доступ в комнату в такие дни старались ограничивать друзьями-товарищами.
Нам с Иваном никак не мешало дружить то обстоятельство, что наши спортивные дороги пересекались лишь в сборной университета. Иван был неплохим стайером на "пятерке", то есть на 5-километровой дистанции, а я, как известно, плавал.
После университета, после жестокой травмы голеностопа, Иван сошел с дорожки и оставшуюся нерастраченную любовь к легкой атлетике обратил на воспитанников (ему, как мастеру спорта разрешалось работать тренером), кои под его руководством все чаще выбивались в люди. Когда же засияла звезда Марии Пидтыченко, выигравшей золото на первенстве Европы, да еще целая плеяда стайеров и марафонцев прочно осела в сборных командах республики и СССР, с Кравцом стали считаться даже в Москве. К тому же он экстерном закончил еще и институт физкультуры, что давало ему право быть "полноценным" тренером.
Его приглашали работать и в главную команду страны. Вот тогда-то и стали происходить с Иваном непонятные вещи: он замкнулся, то слова, случалось, из него не вытянешь и клещами, то вдруг он начинал брюзжать и жаловаться. Вспыхивали какие-то ссоры и дрязги в школе высшего спортивного мастерства, где он был ведущим специалистом, ученики начали уходить к другим наставникам. Кравец пытался как-то воспрепятствовать этому негативному, как он считал процессу, да заметных результатов не добился.