Тайна «Красной Москвы»

Тарасевич Ольга Ивановна

Вот они всей семьей идут по парку Горького. Антон бежит вперед, ему дали денег на карусели. Но он вдруг думает спросить у родителей, не хотят ли они тоже покататься? Денежек у него много, всем на билеты хватит. Он оборачивается и видит, как родители целуются, потом берутся за руки и машут этими руками, как качелями, и смеются…

Вот папа дарит маме колечко в красивой красной коробочке. Вот мама плачет на кухне — она в сто пятьдесят первый раз пытается приготовить для папы заливную рыбу по рецепту свекрови, и у нее ничего не получается.

Но конечно, все эти руки-поцелуи-взгляды — это все вторично. Можно хоть сейчас

взять соседку за руку, пойти с ней по улице, подарить цветы… Можно — а только не хочется. Нет вот этого порыва, теплоты, нежности. Нет того, что прилепило маму к отцу, а отца — к маме и сделало их одним целым.

Нет любви.

Просто нет любви.

Только пацанам о таком говорить не надо.

Засмеют…

В начале 90-х Антон оканчивал школу.

Жизнь очень сильно изменилась, цены помчались вверх, из магазинов исчезли продукты, все стали что-то продавать, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Папина работа, казавшаяся такой важной и значимой, вдруг утратила весь свой ореол тайны и романтичности. В «Огоньке» и «Известиях» писали про репрессии и расстрелы, и сотрудники НКВД в тех статьях выглядели как хладнокровные беспринципные убийцы.

В семьях одноклассников были скандалы и разводы. Но родители переносили трудности стоически. Казалось, маму не волнует, что папиной зарплаты уже не хватает на самые обычные продукты и приходится продавать то ее часики, то пальто, чтобы избежать самого настоящего голода.

Раньше Антон грезил о театре и кино. Но сейчас актерская работа казалась совершенно бессмысленной. Терзания Гамлета или Раскольникова в современных реалиях — это просто смешно. Люди пытаются выжить в обрушившемся на них хаосе. Настоящая трагедия происходит с каждым, каждый божий день. Тут и играть ничего не надо…

— Пошли, накатим пивка, — приглашали одноклассники. — Или ты, Артист, с нами пить брезгуешь?

Он брезговал, но шел. Потому что просто не знал, чем себя занять. В душе образовалась пустота, которая ничем не заполнялась. После пива и водки пустота не исчезала. Но последующая головная боль делала моральные терзания менее мучительными.

— Сынок, ты идешь куда-то не туда, — говорил отец, сочувственно глядя на Антона. — Зачем портить свое здоровье? Ты ведь мужчина, должен быть сильным. Не буду говорить банальности о скользкой дорожке. Ты просто подумай…

Антону хотелось выкрикнуть папе прямо в лицо:

«А зачем оно мне сдалось, здоровье это и вся жизнь, по большому счету?»

Но он сдерживался, не хотел расстраивать ни мать, ни отца. Просто старался попозже приходить домой, когда они уже крепко спали.

После окончания школы поступать в театральный институт Антон не стал.

Современная кинопродукция? Да это просто смешно! После «Меня зовут Арлекино» в кино Антон не ходил. За билетами выстраивались очереди, все обсуждали «Аварию, дочь мента» или «Маленькую Веру». А Антону казалось, что все вокруг сошли с ума и что обсуждать нечего. Ну, по крайней мере, в восторженном тоне. Это не кино, это какое-то совершенно неправильное кино. Как такое можно снимать или смотреть?! Сценарно в том же «Арлекино» все очень плохо. Любая античная трагедия четко структурирована, это позволяет читателю (зрителю) пережить вместе с героями приключения, пару раз ахнуть от удивления и испытать шок неожиданной

развязки. А сценарий «Меня зовут Арлекино» выстроен линейно, без поворотных пунктов (может, если бы Юрий Щекочихин сам работал над сценарием, этой проблемы удалось бы избежать). И финальная сцена с изнасилованием, которая должна восприниматься как кульминация, вызывает не боль и сопереживание, не неожиданный шок, а облегчение. «Ну наконец-то пришел конец этой бестолковой двухсерийной беготне главного героя по электричкам и непонятным дракам по надуманным причинам», — уныло думал Антон в кинотеатре. После окончания фильма многие зрители хлопали, высказывали свой восторг. Антон отчасти понимал причину такого восприятия. Это радость ребенка, которому впервые дали конфетку. Но он-то не простой зритель, не просто ребенок. Он уже знает, что конфетки бывают и повкуснее, и покрасивее… Антону не нравилось все: сценарии, игра актеров, «чернуха», которую режиссеры тащили на экраны. Казалось, все пытались перещеголять друг друга по количеству разбитых носов и изнасилованных актрис. Рецепт успеха прост — показать советскому человеку, что есть секс, показать все это на экране. И он радостно побежит на фильм, и не один раз побежит! Но это все — дешевая популярность! Актрисам рвут платья и раздвигают ноги, они размазывают слезы по лицу — но в то, что они реально испытывают боль, поверить сложно. Однако кого интересуют нюансы актерской игры?.. Достаточно просто показать грудь или задницу — и успех картине обеспечен, а газеты выйдут с идиотскими статьями про очередной новаторский прорыв талантливого режиссера…

В общем, участвовать во всей этой грязи Антону было откровенно скучно.

После школы он устроился на рынок, продавал джинсы-«варенки» и спортивные костюмы под «Адидас». Когда не было покупателей, лениво перечитывал Чехова. По вечерам ходил «на пиво» с бывшими одноклассниками, которые в основном зарабатывали на жизнь тем, что собирали дань с кооператоров для различных бандитских «бригад».

В тот роковой вечер вроде бы все было как обычно.

Антон проторчал весь день на рынке, продал всего несколько пар джинсов. Покупателей, желающих выбираться из дома на промозглую ледяную стужу, было немного. После работы Антон взял трехлитровую банку пива и пошел к Сереге, своему однокласснику. Отец Сереги давно умер, мать находилась в местах не столь отдаленных, так что никто не мешал пить на квартире у Сереги сколько душа пожелает.

— О, пивасик! А у нас водочка имеется, баш на баш, — обрадовался Серега.

На прокуренной кухне сидели еще двое каких-то парней и создание женского пола лет двадцати от роду, пьяная до такой степени, что называть ее девушкой было бы кощунственно.

Антон выпил сто граммов водки, подцепил предварительно помытой вилкой кружок зеленоватой пованивающей колбасы. И почувствовал, как его повело, а глаза слипаются.

— Я посплю у тебя немного, — сказал Антон и, пошатываясь, пошел в комнату Сереги.

Диван бы разложен, постельное белье скомкано, сверху лежал ситцевый лифчик.

Антон двумя пальцами переложил белье на кресло, заправил постель, набросил покрывало (по виду, как ни странно, практически чистое) и провалился в глубокий сон.

Ему, озябшему и уставшему, снился чудесный май. На зеленой-презеленой траве желтели солнышки одуванчиков, и голубое небо, приправленное легкими сливочными облаками, текло вместе с негромко журчащей речной водой. В этой нежной улыбке приближающегося лета хотелось раствориться целиком и полностью.