Тайна личности Борна (др. перевод)
Шрифт:
Конклин снова открыл глаза. Джейсон Борн должен был подменить Ильича Рамиреса Санчеса. На этом, собственно, и основывался весь план «Тредстоун-71». Это и был краеугольный камень легенды, параллакс, призванный выманить Карлоса из логова в их поле зрения.
Борн. Джейсон Борн. Совершенно неизвестный человек. Имя, похороненное более десяти лет назад. Человеческие останки, брошенные в джунглях. Но он реально существовал. Это тоже было составной частью плана.
Конклин переворошил папки на столе, покуда не нашел ту, которую искал. На ней стояли только две заглавные буквы и две цифры.
«Т-71 X». Последняя буква обозначает, что в папке находятся документы, касающиеся зарождения плана. Истоки «Тредстоун-71».
Он открыл папку, почти боясь увидеть то, что там наверняка должно было находиться.
Дата казни. Сектор Тамкуан, 25 марта…
Взгляд Конклина переместился на настольный календарь. 24 марта.
— О Господи, — прошептал он, хватаясь за телефон.
Доктор Моррис Панов вошел в психиатрическое отделение на третьем этаже в том крыле Бетсайдского госпиталя, которое было отведено ВМС, и остановился возле регистратуры. При виде молоденькой практикантки, перерывающей карточки больных под суровым взглядом дежурной сестры, он улыбнулся. Должно быть, девушка положила чью-нибудь историю болезни не туда, куда нужно, и начальница решила преподать ей урок, чтобы такое больше не повторилось.
— Пусть вас не вводит в заблуждение суровость Энни, — обратился Панов к раскрасневшейся девушке. — Ибо под холодной, бесчеловечной оболочкой скрывается… гранитное сердце. Откровенно говоря, она сбежала недели две назад из палаты пятого этажа, но мы боимся в этом признаться.
Практикантка хихикнула. Старшая сестра безнадежно покачала головой. На столе за стойкой зазвонил телефон.
— Вы не подойдете, милая? — попросила старшая сестра практикантку и обернулась к Панову. — Доктор Мо, как прикажете учить их чему-нибудь, покуда вы рядом?
— С любовью, милая Энни. С любовью. Но не теряйте при этом своих велосипедных цепей.
— Вы неисправимы… Скажите лучше, как ваш пациент из палаты пять-a? Вы очень беспокоились за него.
— И до сих пор беспокоюсь.
— Я слышала, вы не спали всю ночь…
— Да, по телевизору в три часа ночи показывали кино, которое я обязательно хотел посмотреть.
— Не надо, Мо, — покачала головой госпитальная матрона. — Вы слишком молоды, чтобы кончить так, как ваши пациенты.
— А может, наоборот, слишком стар, чтобы этого избежать, Энни. Но спасибо за заботу.
Вдруг оба осознали, что имя доктора произносят по громкоговорителю. Молоденькая практикантка взывала в микрофон:
— Доктора Панова просят подойти к телефону…
— Доктор Панов — это я, — наклонившись к девушке через стойку, доверительно прошептал психиатр, — но мы с Энни Донован не хотим, чтобы об этом все знали. Она моя мать, полька… А кто звонит?
Та уставилась на приколотую к халату доктора карточку с именем и фамилией, похлопала глазами и пролепетала:
— Какой-то мистер Александр Конклин, сэр.
— Да ну? — удивился Панов. — Откуда я могу поговорить, Энни?
— Из кабинета номер один, — отвечала старшая сестра, указывая в конец холла. — Он пуст. Я переключу звонок на тот телефон.
Панов направился к указанной двери, он был встревожен. Алекс Конклин был, с перерывами, его пациентом на протяжении пяти лет, покуда они оба не пришли к соглашению, что большего для его психической адаптации сделать нельзя — хотя сделанного явно было недостаточно. Пациентов, подобных Конклину, было очень много, а помочь им удавалось лишь отчасти. На сей раз, однако, речь должна была идти о чем-то серьезном — коли он решил звонить в госпиталь, а не в приемную.
— Мо, мне нужно, чтобы вы очень быстро ответили на несколько вопросов, — взволнованно начал Конклин.
— С быстрыми ответами у меня дело обстоит слабо, Алекс. Почему бы вам не прийти ко мне в приемную после обеда и не поговорить?
— Речь не обо мне. О другом человеке. Возможно.
— Только без игр, пожалуйста. Я думал, с этими фокусами у нас покончено.
— Никаких игр. Это дело категории срочности четыре-ноль. Мне нужна помощь.
— Четыре-ноль? Тогда обратитесь к кому-нибудь из ваших штатных специалистов. Я о таком доверии не просил.
— Не могу. Слишком секретно.
— Тогда нашепчите Богу.
— Мо, пожалуйста! Мне только нужно, чтобы вы подтвердили некую вероятность. Все остальное я сумею вычислить сам. И время не терпит. Этот человек, возможно, охотится за призраками — за любым, кого сочтет призраком. Он уже убил нескольких людей из плоти и крови, очень важных людей. Я не уверен, что он сам об этом знает. Помогите мне. Помогите ему!
— Хорошо, если только смогу. Говорите.
— Человек этот уже давно существует в постоянно меняющихся, крайне стрессовых обстоятельствах. И все это время — под прикрытием некой личины. Личины-приманки, очень заметной и с сильной негативной окраской. Для того чтобы оставаться на виду, приходится испытывать чудовищное давление. Цель затеи — выманить объект, аналогичный самой приманке, убедив, что приманка представляет для него угрозу. Заставить его выйти из укрытия… Вы меня понимаете?
— Пока да, — отозвался Панов. — Вы говорите, что этому человеку-приманке приходилось в условиях постоянного давления поддерживать привлекающий внимание негативный образ. Каково было его окружение?
— Более жестокого не придумаешь.
— Как долго он в нем находился?
— Три года.
— Боже правый! — воскликнул психиатр. — И ни одного срыва?
— Ни одного. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году, в течение трех лет. Постоянно в чужом обличье.
— Когда же вы, идиоты, научитесь чему-нибудь? Самый последний заключенный в самом страшном лагере и то имеет возможность оставаться самим собой, разговаривать с другими, которые остаются самими собой… — Панов осекся, осознав вдруг смысл собственных слов и интерес Конклина. — Значит, речь именно об этом?
— Я не вполне уверен, — отозвался разведчик. — Все так туманно, запутано, даже противоречиво. Я вот что хотел спросить. Может ли случиться так, что человек, оказавшийся в таких обстоятельствах… и впрямь поверит, что приманка — он, усвоит характер выдуманного персонажа, срастется с легендой настолько, что поверит: это он.