Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
«Многое в ней достойно восхищения, но чего это ей стоит! Она принадлежит к числу так называемых женщин нового типа — женщин раскованных, о которых мы так много рассуждали до войны. Благодарение небу, эта пора прошла и канула в вечность. Избави меня бог от этих «раскованных» женщин — хвала ему за то, что существуют такие, как Вы. Можете теперь краснеть».
В другой раз он описал Кристине Моллендорф Катерину: она-де такая вся сумрачная — кожа у нее темно-оливковая, волосы черные, а брови и глаза такие темные, что даже не скажешь, какого они цвета.
«У нас таких людей нет. Впечатление они производят своеобразное и в то же время отталкивающее. Кажется, что они насквозь такие черные — и мысли и душа у них, если таковая существует, тоже черные.
Я же, видимо, неизменно предан одному идеалу: по-моему, настоящая женщина должна быть светлоглазой, золотоволосой, белотелой и нежной — и такая же у нее должна быть душа или то, что ее заменяет. И если Вы считаете, Кристина, что это описание соответствует Вашему портрету, можете снова покраснеть».
В ответ к нему теперь стали приходить письма с фотографиями. На нескольких — самых последних — Кристина представала с распущенными волосами, ниспадающими на белоснежные плечи волной спелой ржи.
На следующую ночь после бомбежки Римские погреба были превращены в бомбоубежище для жителей Санта-Виттории. Поначалу решено было, что в случае налета людей поднимут по сигналу воздушной тревоги, каждый возьмет одеяло и пойдет вниз. Но от этого плана пришлось по двум причинам отказаться. Если налет будет настоящий, то люди погибнут, прежде чем доберутся до бомбоубежища, а если не настоящий, то эти хождения с горы и на гору и отсутствие сна в такую пору, когда наливается виноград и ему нужно отдавать все силы, да к тому же вот-вот придется собирать урожай, измотают народ и выведут из строя куда больше людей, чем любой воздушный налет. В конце концов решили, что люди снесут вниз постельные принадлежности и все, что необходимо, чтобы подогреть себе пищу, и весь город Санта-Виттория будет переселяться на ночь в Римские погреба — под самый бочок к своему вину.
За несколько часов до переселения Бомболини сошел вниз с фельдфебелем Траубом, ефрейтором Хайнзиком и капитаном фон Прумом.
— Замечательное место, — сказал капитан. — Прямое попадание с любого самолета ничего не даст: все останутся живы. Интересно, зачем тут была сделана такая большая пещера?
— Говорят, когда были винные подати, сюда сносили вино со всей округи, — пояснил Бомболини. — И принадлежало все это одному человеку. По-моему, Юлию Цезарю. Да, да, именно ему.
— Ну правильно: большая зала и винный погреб, уходящий в глубь горы, — сказал капитан. — Только странной она какой-то формы. Почему здесь такая длинная стена?
Бомболини ответил, что понятия не имеет.
Вечером после трудового дня люди начали спускаться вниз. Они несли с собой матрасы, соломенные циновки, одеяла и все, на чем можно лежать. Это было массовое переселение клопов и вшей, какого в этой части света еще не случалось. Люди несли с собой кувшины с водой, и хлеб, и бутылки вина, и горшки с холодными бобами, и корзинки с луком, и кувшины с оливковым маслом, которым поливают бобы и хлеб. Лонго восстановил здесь электрическое освещение, и это было очень кстати: при тусклом, мерцающем свете электрических лампочек фальшивая стена выглядела естественнее, чем когда-либо.
Сначала те, кто обосновался у фальшивой стены, боялись говорить громко, точно от звука их голосов могли посыпаться кирпичи. Они боялись даже смотреть на стену. Но потом освоились. Как только древний винный погреб заполнился котлами, сковородками, чайниками, ночными горшками, постельными принадлежностями и людьми, он перестал быть погребом, а превратился просто в бомбоубежище и стал похож на какую-то жуткую подземную харчевню из мрачных времен средневековья.
Помогло нам освоиться еще кое-что. Капитан фон Прум не стал спускаться в погреб, а остался у себя работать над «Бескровной победой». Фон Прума одолевали проблемы и мучило любопытство. А его солдаты пьянствовали. Мы развлекали их карточной игрой, усадив подальше от стены, причем так, чтобы они непременно были к ней спиной. Ребята из Бригад Веселого Досуга приносили вермут и граппу, и с заходом солнца начиналась игра, которая затягивалась далеко за полночь. Все эти меры предосторожности оказались не напрасными. Именно это и спасло нас от гибели в первый раз.
Наверное, было еще не поздно, когда все началось, потому что горел свет. А свет было решено жечь до девяти часов вечера, после чего картежная игра продолжалась при фонарях, а трудовой люд укладывался спать. В тот вечер гул самолетов слышен был даже у нас в убежище. Их прилетело больше обычного, и они бомбили где-то совсем рядом. Мы считали, что Санта-Виттория не могла их интересовать, их привлекало Речное шоссе и мосты через Бешеную речку. Как раз светила луна, и мосты отчетливо выделялись на фоне белесой воды.
Мы слышали, как у реки начали падать бомбы, потом заухало в долине, и бомбежка гигантскими шагами начала приближаться к нам. За себя мы не боялись — мы боялись за тех, кто находился во Дворце Народа, да за наши виноградники.
Несколько немецких солдат, прервав игру, вышли было наружу, но тут же вернулись, поскольку бомбы падали совсем близко.
— Тяжелые бомбардировщики, — сообщил нам один из немцев. — Большие, сволочи. Американцы.
— Совершенно верно, — подтвердил Роберто. — «Б-24». — Это была единственная промашка, которую он допустил за все время пребывания немцев в Санта-Виттории. Но немцы не слышали его.
Гул становился все громче, и сила взрывов нарастала. Мы чувствовали, как колышется под ногами земля, а со сводчатого потолка стала сыпаться пыль. В погребе стоял грохот от взрывов, все тряслось — казалось, тряслась даже сама гора.
И вдруг мы все разом увидели это — все, кроме картежников, — и уставились в одну точку, не в силах шелохнуться: так, говорят, застыв в испуге, люди смотрят на ядовитую змею и не могут оторвать от нее глаз. Бомбы теперь падали на нашу гору, и каждая взрывная волна катилась по горным породам вглубь, в недра горы, и под напором этой волны фальшивая стена начала выпирать, вздуваться, кирпичи как бы растягивались и снова становились на прежнее место — до очередного взрыва.
Фальшивая стена еле держалась, она то вздувалась, то опадала — плавно, через равные промежутки, как вздувается и опадает морская волна, и всякий раз казалось, что она вот-вот развалится.
А потом вдруг раздался страшный взрыв — самый сильный из всех, — и кирпичи в фальшивой стене так выперло, что все были уверены: сейчас мы услышим тот звук, которого так боялись, — сухой треск первого кирпича, вылетевшего из стены.
Однако ничего не произошло; следующий взрыв был уже тише, а следующий — еще тише, но мы все ждали и ждали, пока не воцарилась тишина; самолеты улетели, и все кончилось.