Тайна Шампольона
Шрифт:
— Если я сойду на землю, не уверен, что сумею вновь подняться. Мы в пути вот уже двенадцать часов.
Он вновь демонстрировал ту энергию, которая, казалось, оставила его в Александрии.
— Я ем, я думаю и дремлю в седле. Сегодня мне снилось, что я сижу на спине у слона. Мы двигались на Восток.
У меня был тюрбан на голове, и я держал в руке новый Коран. Я нанес поражение англичанам и шел на Европу через Константинополь. Что скажете о такой программе, господин Спаг?
— Я вижу в этом новое применение явления, жертвой которого мы…
— Какого явления?
— Это мираж, дорогой генерал. Я надеюсь в самое ближайшее время иметь удовольствие описать вам его причины и многочисленные аспекты.
Он расхохотался:
— Зря вы смеетесь! Я люблю эту страну. Я уже люблю ее больше всего на свете. Время, которое я здесь провожу, — самое красивое в моей жизни.
— Ну, а меня она явно собирается убить.
Бонапарт тотчас посерьезнел:
— Дизентерия?
— Прежде всего, возраст. Отсюда и все проблемы Египта.
— А другие ученые — как они?
— Местная природа им не благоприятствует.
— Назовите имя того, кто чувствует себя хуже всех.
— Математик Форжюри, физик Малюс де Митри, [64] инженер Жирар [65] и, чтобы сэкономить слюну, которой и без того не хватает, почти все остальные ученые, то есть сто шестьдесят человек…
— Завтра мы достигнем берегов Нила. Там вы возьмете корабль. Берите с собой Бертолле. Я приведу армию до Эмбабы, [66] где, без сомнения, придется дать бой мамелюкам Мурада [67] и Ибрагима, [68] беев Египта. Если судьба будет ко мне благосклонна, мы войдем в Каир. И если все произойдет именно так, как я себе представляю, мы встретимся в этом городе. — Его взгляд сверкал, как в лучшие дни Итальянской кампании. — И тогда Египет будет принадлежать нам.
64
Этьенн-Луи Малюс де Митри (1775–1812) — выпускник саперного училища в Мезьере, участник сражения при Пирамидах. Член Института Египта. Во время похода в Сирию заболел чумой.
65
Пьер-Симон Жирар (1765–1836) — инженер, строитель каналов, в 1792 г. получил премию Академии наук за работу о шлюзах. Член Института Египта, в 1801 г. был избран его вице-президентом.
66
Эмбаба — селение на окраине Каира.
67
Mурад-бей (1750–1801) — глава мамелюков, соправитель Ибрагим-бея, вел борьбу с французами в Верхнем Египте.
68
Ибрагим-бей Старший (1735–1816) — мамелюкский правитель Египта.
Он схватил вожжи и взбодрил лошадь, пришпорив ее обеими ногами.
— Позаботьтесь о себе, Морган де Спаг. Теперь мы в Египте! И все только начинается.
Корабль, который предложил нам Бонапарт, вполне мог бы стать нашей могилой. И все потому, что нас атаковали мамелюки.
Воинов пятнадцать или двадцать сгруппировались на восточном берегу Нила, ожидая, пока тяжелая фелука подойдет в пределы досягаемости. Нас было всего шестеро. Моряк крепко зафиксировал штурвал и лег вместе со всеми на палубу. Борта мы предусмотрительно укрепили и приподняли за счет мешков с песком. По крайней мере теперь эта проклятая пыль могла нам послужить. «Только бы не попасть на отмель», — вздохнул моряк. Медленное движение делало из нас легкую добычу. Мы неумолимо приближались к ним.
Когда мы оказались так близко, что различали перламутр и драгоценные камни, которыми мамелюки украшали себя, их начальник выкрикнул приказ стрелять. Шквал пуль увяз в мешках с песком. Настала наша очередь. Пока мы бряцали оружием, мамелюки перезарядились и дали новый залп. Кучка фанатиков попыталась приблизиться, пустив лошадей в реку. В них мы целились в первую очередь. Три тела рухнуло в воду. Нашему моряку пуля попала в ногу. Он сделал себе перевязку и снова взялся за ружье. «Поправьте мешки!» Вражеские пули кучно били по борту фелуки и разрывали на части нашу слабую защитную насыпь. Мало-помалу они стали находить цели. Еще два мамелюкских всадника повалились на песок, но рано или поздно мы были обречены уступить. Мамелюки это понимали. И это приводило их в еще большую ярость.
Но свершилось чудо, и Нил нас уберег. Река вдруг расширилась, берега отдалились, и стрельба перестала быть прицельной. Раздалось еще два или три залпа, но стреляли уже скорее от досады. Мамелюки принялись оскорблять нас и, размахивая саблями, призывать выйти с ними на открытый бой. Моряк снова взялся за штурвал и взял курс точно посередине русла Нила. Один наблюдатель встал на носу, чтобы сообщать о водоворотах и песчаных мелях, другой расположился на правом борту, чтобы следить за берегом. Началась нескончаемая гонка между нами и мамелюками, но река расширялась все больше и больше, по берегам появились пальмы, и мы наконец-то увидели первые обработанные поля.
К концу дня преследование прекратилось. Поднялся ветер. Противник убрался восвояси. Потом потянулись долгие минуты молчания. Мы так напрягали слух, что было слышно журчание воды и биение птичьих крыльев. Мы вздрагивали, если ветер вдруг начинал хлопать парусами. Рулевой сказал удивительно спокойно: «Похоже, все закончилось». Какое же это было счастье! Мы остались живы! Обретая спокойствие, я повернулся к Бертолле:
— Ты не ранен?
Бертолле ощупал себя:
— Просто не верится. Ни крови, ни боли…
— Тогда почему ты согнулся в три погибели, гражданин? Приветствуй жизнь!
— Это потому, что у меня с собой камни. Они слишком тяжелые.
И он вытащил из карманов три увесистых камня.
— Свидетели древности?
— Обычные булыжники, которые должны были унести меня на дно Нила…
— Проклятые миражи!..
— Вовсе нет. Просто я решил покончить с собой вместо того, чтобы попасться в руки мамелюков.
Пока мы продвигались к Каиру, все остальные познали славу и несчастья, порожденные войной. История сохранила такое название — битва при Пирамидах. [69] Я хочу сказать об этом следующее. Я не видел, как атаковали мамелюки и как атака была отбита Бонапартом. Я не видел две тысячи убитых всадников Мурад-бея. Я не видел, как другой наш противник, Ибрагим-бей, принес в жертву флот, приказав поджечь свои корабли. Я не видел Нила, который вдруг превратился в реку Стикс, не видел мощного заградительного огня, спасшего войска Ибрагим-бея. Но я знаю, что произошло в следующую ночь.
69
Битва при Пирамидах — битва в Гизе близ Каира, неподалеку от Больших Пирамид, в которой Наполеон 21 июля 1798 г. одержал победу над мамелюками. Последние потеряли около 10 000 человек (потери французов составили около 300 человек). После этой битвы Наполеон 24 июля вошел в Каир.
В отблесках дьявольского огня наша армия бросилась на останки врагов и устроила мрачный грабеж. Я понимаю, что солдаты освобождались от страха и мстили за страдания, перенесенные в пустыне, бросаясь на трупы и срывая с них одежду, покрытую соболями и золотом. Я знаю, что они пели и танцевали в тюрбанах из кусков шелка, пропитанного кровью их жертв. Я не видел восхода солнца на следующий день, когда, сбросив безумие, наши люди вдруг обнаружили около пирамид в Гизе огромную массу мамелюкской кавалерии, словно возрожденной из пепла, — она сверкала тысячами отблесков, что мерцали на стальных доспехах, она размахивала саблями и призывала к отмщению. Но я знаю, что наши люди, ошалевшие от стыда, плакали и просили у Бога прощения. Да, они готовились умереть, пусть даже и в грехе, ибо никто из шести тысяч всадников Мурад-бея, стоявших на левом берегу Нила, и из двенадцати тысяч феллахов, [70] собранных в Эмбабе, не пожалел бы их. Нет, я всего этого не видел, но могу заявить всем и каждому, что единственный, кто давал всем надежду, — Бонапарт.
70
Феллахи — в арабских странах сельское оседлое население, занятое земледелием.
Весь день ужасные мамелюки старались разбить французские каре. Четыре тысячи их всадников атаковали, наши мушкеты стреляли, а артиллерия принимала от них эстафету.
Воспламененный порох создавал неслыханную жару, наши позиции трещали по швам, но держались. Разъяренная волна разбивалась у ног французов, стонала и откатывалась назад.
Но вскоре вновь собиралась с силами и по приказу Мурад-бея вновь шла на нас. Оставалось только сплотить ряды, перезарядить оружие и ждать. Затем — спокойно выбрать очередную жертву и прицелиться. Просто хорошенько прицелиться.