Тайна Шампольона
Шрифт:
— Честность! Ваша, например, меняется каждый день в зависимости от обстоятельств, мой дорогой. Вы украли печатные прессы из Ватикана. Ничтожное предприятие. Но этого недостаточно, чтобы завоевать Восток, — он ускользнет от вас, как и от всех прочих.
— Как, черт возьми, вы узнали, что прессы находятся на борту?
— Ваши хитрости тут бесполезны, — ответил рыцарь. — Я вам сейчас говорю лишь немногое из того, что знаю о вас и вашей экспедиции, поскольку вы — один из немногих рассудительных людей, которых я встречал с тех пор, как вы тут высадились. Кроме того, я говорю, ничем не рискуя: все, что я скажу или сделаю, дабы предостеречь вас, все равно не усмирит чрезмерное честолюбие вашего генерала и ваше ослепление.
— Скажите мне, рыцарь, чего еще я не знаю или не вижу.
— Остановимся пока на этом. Я надеялся на искреннюю беседу между двумя людьми, чей возраст предполагает мудрость. Но я вижу, что вы защищаете своего генерала и
Казалось, Гомпеш опечален. Но перед нашим расставанием он снова заговорил:
— Не забывайте также: Ватикан — а он очень плохо относится к Бонапарту — никогда не оставит вас в покое. А он, поверьте, располагает гораздо большими средствами, нежели вы думаете. Остерегайтесь.
Не приходилось сомневаться, что Гомпеш передаст слова Бонапарта в Ватикан и — это уж точно — в Англию: экспедиция была связана с проектом завоевания, которое не остановится на одном лишь Египте. И все же каковы намерения французского генерала? Иерусалим, Дамаск? А что потом?
Совсем как Гомпеш, все строили свои гипотезы. И не ожидали ничего хорошего. Неуверенность заставляла вражеских стратегов видеть в Бонапарте нового Александра Вели-, кого или человека, подобного Аттиле, и оттого лишь отчаяннее стремились разрушить его планы. Чего бы это ни стоило. Всеми возможными средствами, в том числе военными и тайными. Надо было исключить присутствие Франции на Востоке, и тут махинации ее многочисленных противников могли выходить за пределы чисто военной операции.
Если мне хватить времени, я это докажу, продемонстрировав их печальное и грозное воздействие на расшифровку письменности фараонов.
Я думаю, именно на Мальте, июньским вечером 1798 года, это научное предприятие превратилось в глазах наших врагов в нечто чрезмерно значительное с точки зрения дипломатической, политической и религиозной.
Сейчас, в 1818 году, когда иероглифы по-прежнему отказываются раскрыть свою тайну, война, что началась двадцать лет тому назад, бушует еще сильнее, чем прежде. И Ватикан не последний, кого это интересует. Какова же реальная роль его секретных эмиссаров, неизменно следивших за развитием нашего дела и пытавшихся ему воспрепятствовать? Боюсь, я не успею ответить на этот вопрос до своей смерти. Надеюсь, Орфей Форжюри и Фарос-Ж. Ле Жансем решат эту часть загадки.
Но давайте вернемся к экспедиции или, точнее, на Мальту.
Опасность, каковую представлял собой Бонапарт, казалась англичанам столь большой, что они решили любой ценой положить этому конец. Среди их методов, о которых пойдет речь, возвращение себе Мальты был одним из самых главных. В результате в сентябре 1800 года Нельсон — опять Нельсон! — захватит остров. [53] Ничто не заставит отступить англичан, презирающих соглашения, в том числе и Амьенский договор 1802 года, [54] ничто не сможет противостоять их упрямому желанию вернуть себе остров. Эти превратности судьбы сильно помешают осуществлению идей Бонапарта с их темными поворотами, что тогда оставались неведомы мне.
53
Наполеон оставил на Мальте генерал-губернатора, гражданского комиссара и гарнизон в 4000 человек. Осенью 1798 г. английские корабли начали блокаду Мальты. Крепость Ла Валетта держалась почти два года и капитулировала лишь 5 сентября 1800 года, когда над гарнизоном нависла угроза неминуемой голодной смерти.
54
Амьенский мирный договор был заключен 27 марта 1802 г. между Францией и ее союзниками с одной стороны и Великобританией — с другой. Он завершил распад Второй антифранцузской коалиции, но обеспечил лишь непродолжительную передышку. В мае 1803 г. война между Великобританией и Францией вспыхнула вновь.
18 июня 1798 года, отправляясь с Мальты, я погрузился на «Восток». Таким образом, я оказался на борту корабля, на котором плыл Бонапарт, окруженный близкими ему офицерами.
Обстановка здесь сильно отличалась от обстановки на «Отважном», где многие жаловались на отсутствие удобств и тесноту, принуждавшую ученых жить вместе с военными.
Солдаты полагали нас громоздким грузом, что лишь перегружает корабли балластом и тормозит их боевой ход. Некоторые из нас переносили это с трудом и жаловались буквально на все. Виллье дю Терраж, [55] блестящий ученик Политехнической школы и один из наилучших ученых нашей экспедиции, все свое время проводил
55
Эдуар Виллье дю Терраж (1780–1855) — инженер-дорожник, гидролог. Закончил Политехническую школу, выпускные экзамены сдавал уже в Каире.
56
Бульотт и брелан — старинные французские карточные игры, запрещенные при Людовике XIV, но возрожденные при Людовике XV Брелан — комбинация трех карт одинаковой стоимости (три туза, три короля и т. д.). Бульотт — модификация брелана.
— Примириться с этим невозможно! — ворчал он.
При этом он угрожал вернуться.
— Как? Прыгнув в море? — иронизировал географ Жакотен.
— Надо было выгрузиться на Мальте, — ругался Фарос. — Но теперь уже слишком поздно.
— Спокойствие, господа. Скоро мы будем на месте.
Бездействие угнетало больше всего.
Во время нескончаемых тайных собраний я пытался, как мог, успокоить воспаленные умы. Я говорил от имени Бонапарта. Я придумывал научные предприятия, которые нас ожидали. Я старался выиграть время, встречаясь с учеными тет-а-тет и выслушивая их жалобы. Для этого между кораблями была установлена система челночного обмена. Как только ветер ослабевал, легкие лодки, более подвижные, чем боевые корабли, сходились к «Востоку». Потом ученых поднимали на борт в специальных сетках. При этом все спешили на палубу в надежде увидеть, как кто-нибудь из этих акробатов свалится в море. Некоторые ученые сохраняли благоразумие, коротая время за рисованием или чтением. Некоторые вспомнили, что они еще и преподаватели. Преподавание с моряками — тяжелый труд. В обмен на уроки чтения те обучали своих преподавателей не самым академическим способам выигрывать в карты. Так и проходило время.
По вечерам Бонапарт собирал на просторной палубе «Востока» нечто вроде института, составленного из ученых и офицеров, и этими заседаниями, следуя своей привычке, сам и руководил. Там говорили обо всем. Иногда его охватывала меланхолия. Он думал о Жозефине, и воспоминания умиляли его сердце. Женщины — для всех хороший повод высказаться. На эту тему генералы всегда рассуждали весьма охотно. В противном случае они предпочитали спать. Пользуясь сном военных, Бонапарт говорил о Востоке — то была его излюбленная тема. Он был неутомим, рассказывая приближенным о готовящемся предприятии. Он пытался нас убедить, что экспедиция не ограничится войной против англичан. Что Аравия и Сирия тоже входят в планы, что, когда это станет возможно, завоеватель поведет нас к воротам Азии, где баядерки, [57] эти священные танцовщицы, будут чудесными запахами дурманить отдыхающих воинов.
57
Баядерки — индийские танцовщицы, странствующие или состоящие при храмах.
— Посмотрите! — вдруг воскликнул Жюно. [58]
«Буря» (это было его прозвище) просыпался, как только разговор сворачивал на оружие или женщин.
— Вот мы и превратились в Аргонавтов!
— Невозможно выразиться точнее, господин Спаг, — заметил Бонапарт. — Золотое руно находится на Востоке, так как без этой части света не было бы ничего великого. Все самое славное происходит оттуда…
Он комментировал «Магомета» Вольтера, «Письма о Египте» Савари и «Путешествие по Египту и Сирии» Вольнэ (где было сказано, что «никакой известный путешественник не проникал туда после Александра Великого»), Иногда он цитировал Коран, и тогда, казалось, у него начиналась горячка. Но Восток, о котором он рассуждал чаще всего, — быть может, то было всего лишь хитрое средство заставить нас терпеливо ждать прибытия в место назначения?
58
Жан-Андош Жюно (1771–1813) — генерал, будущий герцог д'Абрантес. Получил несколько тяжелых ранений в голову, тяжело болел и в конце концов покончил с собой.
Когда наступала ночь, мы расходились. Что сказал Бонапарт? Произнес ли он самые главные слова? Я бродил по палубе. Я поднимал к небу глаза, ибо ночью основной спектакль разыгрывался наверху. И тогда моя романтическая душа брала верх над разумом математика, который вечером пытался блистать на заседании Института. Я надеялся, что небосвод, освещенный тысячами звезд, вдруг расколется и обнажит истину.
Но небо, конечно же, оставалось безмолвным. Продолжалось наше медленное движение. Куда?