Тайна Шампольона
Шрифт:
Жомар держался прямо, как скала. На похоронах какого-то ученого, чье имя я позабыл, он отвел меня в сторону и, сжав руку, потащил в замерзшие аллеи кладбища Аббевилля.
(Ах! Вот теперь я припоминаю. Мы хоронили Анри-Жана Ригеля, [206] композитора. Значит, это было в декабре. Да, в декабре 1852 года…) Жомару было больше семидесяти пяти лет, но грудь его была мощной, точно стальной. Я тогда еще подумал о когте хищника, и сегодня эта мысль снова приходит ко мне…
206
Анри-Жан Ригель (1772–1852) — парижский композитор, автор нескольких концертов для фортепьяно с оркестром. Член Института Египта, давал концерты в резиденции Бонапарта.
— На этот раз я нашел!
Жомар процитировал знаменитую фразу Шампольона. И я узнал повод, который наполнял Жомара такой радостью. Он вышел на новую позицию для атаки. И о чем речь? Нетрудно догадаться, что я задал вопрос…
— Сейчас, — сказал мне гордый Жомар, — ты не заставишь меня говорить. Это секрет!
— Еще один… Я думаю, все это мистификация, — сказал я, вовсе так не думая.
— Ах! Ты тоже, ты в этом убежден… Не рановато ли?
Жомар остановился, глядя на меня, как орел смотрит на добычу.
— Но ты же союзник Шампольона. Или, скорее, последний выживший из его клана? — проскрипел он.
— Ненадолго, дорогой Эдм-Франсуа (ибо таково было имя Жомара).
— Да, но до последнего вздоха ты никогда не откажешься… Я должен опасаться…
— Моя рука дрожит, у меня больше нет сил орать, я потерял свои хорошие острые зубы и не могу кусаться. Но не это главное.
— Здоровье — это жизненно важно для жизни! — сказал Жомар, подражая Ля Палису. [207] — Что может быть важнее?
207
Бернарде Ля Палис — французский полулегендарный маршал, погибший в 1525 г. От его имени происходит термин «ляпалиссиада», что означает утверждение заведомо очевидных фактов, граничащее с абсурдностью. Далее Фарос-Ж. Ле Жансем цитирует солдатскую песню о Ля Палисе, в которой была такая строка: «Наш командир еще за четверть часа до смерти был жив».
— Напишут, что за четверть часа до смерти я был жив… Но что ты там говорил?.. Ах да! Голова… Дело уже не в этом, Эдм-Франсуа! Во всем виновата расшифровка. Она заполнила мой мозг ложными идеями, и отныне я больше ничего не вижу ясно… Нет, вряд ли тебе стоит меня опасаться…
Он легко попался в мою ловушку:
— Чья же это ошибка? Шампольон — предатель от науки!
Это был тон статьи, написанной Камилем Дютёйем в газете «Конститюсьоннель». И Жомар ликовал:
— Но правда не замедлит всплыть на поверхность…
— Тем лучше! Мне не терпится услышать.
Жомар смерил меня взглядом:
— Пожалуй, ты долго не проживешь.
— Я был бы так счастлив узнать хоть что-то, прежде чем умру, — прошептал я.
— Ну, тогда держи язык за зубами. Я решил оказать поддержку англичанину Дину Пикоку. Он готовит биографию Томаса Юнга. Но это весьма продолжительная работа. Она не завтра будет готова. — Он вздохнул: — Жаль, что тебя не окажется с нами, когда будет доказано, что настоящий дешифровщик — Юнг. По крайней мере, ты узнал бы, какой военной хитростью этот вечно печальный Шампольон проник в работу физика…
— И как же ты обосновываешь эту великую работу, которую я не буду иметь удовольствия прочесть?
— Сотрудничаю… Проверяю документы, в которых ученые выступают против Жана-Франсуа Шампольона. Пикок разоблачает его как шарлатана. Я нашел старые заявления Саси. Они удручающие, и я доказываю, что этот мэтр первым засомневался в Шампольоне. И этой историей я воспользуюсь, подпущу идею, что Саси — флюгер, чьи убеждения часто менялись. Верь мне, Фарос. Мы устроим замечательную бучу…
— Да, но я, вероятно, уже не смогу ее оценить, перед тем как сформировать свои убеждения окончательно.
— А стоило бы. В противном случае тебе придется выбрать свой лагерь, а ты не в состоянии больше выдерживать атаки!
Он прикусил губу. Тем не менее сомневался он недолго. Энергия Фароса Ле Жансема, возможно, была не просто легендой.
— Скажи мне, Фарос. А если бы ты дожил до того дня?
— Рискованная гипотеза.
— Какова была бы твоя позиция? За Жомара или против Жомара?
— Но о чем речь, бог ты мой? Ты мне говоришь о Юнге, потом о Шампольоне, а теперь вот о себе. Ты меня совсем запутал…
Жомар расслабился:
— Мой бедный Фарос, это правда, ты долго не протянешь…
Зазвонили колокола. Так мы и шли за гробом композитора Ригеля. Кажется, к нам присоединился его бывший ученик, талантливый Сезар Франк. [208] Но прошло уже больше года, и память моя уже не так хороша. Я только помню, что дрожал. Мы не опоздали. Священник заканчивал, а я уже направлялся к карете, что ожидала меня у входа на кладбище.
— Куда ты бежишь? — забеспокоился Жомар.
208
Сезар-Огюст Франк (1822–1890) — французский композитор и органист бельгийского происхождения, представитель музыкального романтизма второй половины XIX в., ученик Анри-Жана Ригеля.
— Это ты сказал, Жомар. Моя жизнь коротка. Надо поторапливаться…
Куда я побежал и почему так тороплюсь писать сегодня? Время убегает, и я хотел бы закончить прежде, чем перо выпадет из рук. Итак, я побежал. Я шел к Фижаку и нес ему важную весть. Признаюсь, что взамен я надеялся получить другую…
Последняя надежда, но она была напрасна. Он не принял меня. Он просто отсутствовал. Мне ответили, что он уехал к семье в провинцию. Будь мне лет на двадцать поменьше, я прыгнул бы в экипаж. Но я переждал зиму — как же длинны были эти зимние дни. Весной я ему написал. Несколько неясных строк. Я информировал его о моих подозрениях о новой атаке на Шампольона. Эта мне казалась серьезнее прочих, поскольку английские и французские враги Сегира объединились. Ответ пришел только летом. Но незадолго до этого я уехал из Парижа — лечился в Пиренеях. Лечиться в моем возрасте — какой идиотизм! Я слишком поздно узнал, что он предлагал мне встретиться, обсудить дело, о котором, ему казалось, он знал все. «Как бы то ни было, — добавлял он, — я благодарю вас за вашу неизменную верность, доказательство дружбы, которую я не смог оценить по достоинству в трудные времена. — Дальше он интересовался новостями и заканчивал так: — Наш последний разговор был бурным. И в ответе за это я. Место и обстоятельства не располагали к откровенности. Сегодня я готов ответить на ваши вопросы, которые, я уверен, по-прежнему жизненно важны». Его тон на редкость обнадеживал, но письмо его прождало меня в Париже до сентября.
Тогда я заболел. Похоже, должно было наконец произойти то, что предсказывали мне с самого детства. В одном Жомар был прав: я приближался к концу.
Я бредил. Я звал отца-книготорговца и мать, которая плакала и умоляла, чтобы ее малыш выжил. Не раз мне казалось, что все кончено. Я погружался во тьму и вновь из нее выходил. Я слышал какие-то голоса, умолял повременить ангела, который брал меня за руку и говорил: «Пойдем». А потом я вернулся к жизни. К другой жизни. Та, что была прежде, помутнела, потемнела и вызывала у меня желание пойти к свету, который мне открылся. Но я выдержал. В начале зимы врачи уже шептались у меня за спиной, что я взял отсрочку и они не понимают причин подобной метаморфозы.