Тайна «Силверхилла»
Шрифт:
– Так что же, на кладбище так никого и не будет? – повторила я свой вопрос, чувствуя, как сжимается сердце от близости предстоящей процедуры.
– Ваша бабушка послала своего священника, доктора Уорта. Больше не будет никого.
– Но в таком случае она могла бы по крайней мере послать его в аэропорт, – резко заметила я. – Или, если не его, то своего адвоката или семейного врача.
Из глотки Элдена Салуэля снова вырвался странный, похожий на рычание смех.
– Вы хотите сказать – вместо меня? А может, вы думаете, я мог бы для такого случая приодеться? Но вы должны помнить: мы все повинуемся приказам. Замысел состоит в том, чтобы оскорбить вас, обидеть и заставить как можно скорее
Он – единственный человек, который мог бы отважиться и начать рассуждать о принципах, семейном долге и всяких таких вещах. Доктор Уэйн Мартин – единственный человек, с которым старая миссис Джулия не станет ссориться, потому что она в нем нуждается. Он может в любую минуту забрать своего сына и покинуть дом. Или же может сказать: "Никаких снотворных таблеток вам больше не будет. Они вообще вам ни к чему". На самом же деле она в них нуждается – ведь мозги у нее непрерывно крутятся со скоростью девяносто миль в час, словно она молодая девушка на балу. Вот уж кто никогда не чувствовал, что значит возраст! Но с Уэйном она сладить не может. Это – холодный мрамор, а не человек, когда он того хочет. Одно непонятно: почему он вообще остается в доме?
– Мне хотелось бы с ним встретиться, – сказала я. – Хотелось бы повидаться хоть с одним человеком, у которого хватает мужества противостоять бабушке.
– О! Чего-чего, а мужества у него хватает. И кроме всего прочего, он – лучший врач в здешних местах. Это очень удобно, когда приходится иметь дело с Арвиллой. Некоторые поговаривают, мол, ему во что бы то ни стало надо быть хорошим врачом, чтобы возместить ущерб, причиненный его папашей. Старый доктор Мартин умер, но среди старожилов мало найдется таких, кто помянул бы его добрым словом. Ну все. Приехали.
Черный лимузин, свернув с дороги, въехал в широкие ворота. Старое кладбище спускалось по склону холма к реке, над берегами которой нависли плакучие ивы. Участки, расположенные повыше, окаймляли старые сосны. Надгробия, стройными рядами спускавшиеся по склону, несли на себе печать старости. Некоторые из них поросли мхом, другие от старости начали кое-где крошиться.
Всякая воля к борьбе, сопротивлению оставила меня. Я очутилась в мучительном настоящем, от которого так старалась отмахнуться, несмотря на черный лимузин, неумолимо двигавшийся вперед. Изо всех сил я старалась удержаться от слез. Ни за что на свете я не желала проявить слабость, о которой могли бы донести Джулии Горэм.
Все делалось быстро, слаженно и абсолютно бессердечно. Доктор Уорт оказался престарелым и в меру добрым, хотя и несколько суховатым человеком. Он тоже получил инструкции от моей бабушки. Над всем участком Горэмов властвовал гранитный обелиск дедушки Диа, поставленный, несомненно, самой Джулией после того, как Диа трагически умер в Силверхилле. Он возвышался даже над надгробием его собственного отца и над памятником сына, Генри. Имя Зебидиа было начертано суровыми буквами на суровом граните Новой Англии – хотя все, что я слышала о Диа, рисовало его добросердечным, любящим, страстным человеком, – человеком, который любил жизнь. Из всех моих предков я ощущала родственные чувства к нему одному. Задание, с которым мама послала меня сюда, было связано с установлением причины его смерти.
Могила моей матери представляла собой темный четырехугольник в дальнем конце участка Горэмов. Впечатление было такое, будто все почившие родственники повернулись к ней спиной. Ей отвели отдаленное место, не удостоив покойную ни почестей, ни проявления любви или хотя бы приличествующего случаю уважения.
Теперь мне уже не приходилось бороться с собой, чтобы сдержать слезы. Глаза мои были сухи, потому что я вновь преисполнилась чувства негодования. Я не плакала, пока гроб опускали в яму, а доктор Уорт бормотал какие-то слова, в которые я не давала себе труда вникнуть. Что могли означать эти слова, если он никогда не знал нежную женщину, которая когда-то звалась Бланч Горэм? Я полностью отключилась от него и тихо прочитала про себя свою собственную молитву. Элден Салуэй стоял рядом со мной, и впервые я почувствовала, что этот человек против своей воли сочувствует мне. Хотя все его помыслы и сосредоточены на Горэмах, все-таки он способен, криво улыбаясь, глядеть на окружающий мир. Улыбка его была адресована как себе самому, так и Силверхиллу.
Все было быстро кончено. Обычно те, кто участвовал в похоронах, рыдая, разъезжались на своих машинах, предпочитая, чтобы могилу заполняли землей без них. Доктор Уорт с профессиональным сочувствием задержал на мгновение мою руку в своей и пожелал мне счастливого возвращения домой. С каменным упрямством я заявила, что домой не поеду, и он тут же отдернул руку, как будто я его ущипнула. Я не стала провожать его взглядом, когда он покидал кладбище.
– А теперь что вы будете делать? – спросил Элден Салуэй. – Не могу ли я еще чем-нибудь быть вам полезен?
Ему явно не хотелось бросать меня на произвол судьбы. Столь же очевидно было и то, что его огорчает несправедливость происходящего. В течение нескольких минут мы стояли рядом, слушая, как земля ударяется о крышку гроба. Потом он угрюмо сказал:
– У меня в багажнике ваш чемодан. Я его подобрал в аэропорту. Где вы хотите, чтобы я его оставил?
– Захватите его с собой, – ответила я. – Я его заберу в Силверхилле.
Он сделал приветственный жест, не без уважения взглянул на меня и пошел в ту сторону, где дожидался серый автомобиль, так гармонировавший с домом Силверхилл. Я слышала, как он, урча, отъехал, но не стала провожать его взглядом. Отойдя от могилы, я стала бродить по пустынному мирному участку с его гранитными и мраморными надгробиями, склонами, поросшими травой, одуванчиками и лютиками. Здесь не было педантичной упорядоченности городского кладбища. Воздух был напоен запахом сосен, веял легкий ветерок, и над всем царил дух покоя. В таком месте невозможно было испытывать боль по безмятежно спящим вечным сном.
Слезы наконец-то брызнули из моих глаз, когда я увидела цветы на могилах. Могильщики закончили свое дело и ушли. Теперь не было никого, кто мог бы увидеть меня плачущей. Я вернулась посидеть на траве возле могилы мамы и теперь уж дала полную волю рыданиям от сознания, что бабушка не прислала ни единого бутончика на могилу покойной дочери, а я сама не нашла времени, чтобы позаботиться о цветах. Голая земля казалась грубой и безобразной. Моя мать не заслужила, чтобы ее могилу оставили в таком виде.
Я услышала мягкие звуки: кто-то легко бежал вниз по склону между могилами, и, оглянувшись, увидела появившегося на кладбище мальчика лет девяти. Это был нескладный паренек с торчавшими из-под коротких синих джинсов лодыжками. На одной стороне его светловолосой головы торчал вихор. Он держал в руке пучок увядающих полевых цветов. Мальчик отнес их на могилу, находившуюся недалеко от маминой, и осторожно положил на невысокий холмик. Несколько мгновений он неподвижно стоял спиной ко мне возле каменной надгробной плиты. Его маленькие плечики выражали явную скорбь. Потом он с усилием распрямился, обернулся и впервые увидел меня.