Тайна замка Аламанти
Шрифт:
Смотреть на эту картину было уморительно — и я посмеялась над графскими слугами какое-то время. А как отсмеялась и отдохнула, то пошла прямо через лес, домой, к матушке, прямо как Красная Шапочка из старой сказки. Только вот встретила я в тот раз не кавалера при усах и шпаге, как это было в сказке бабушки Марии, а настоящего волка. Точнее волчицу.
Шла я старой дорогой, напевала, думала о том, как обрадуется матушка, увидев меня вновь дома, представляя, как осыплет она меня поцелуями, накормит вкусной просяной кашей с конопляным маслом, разденет меня, вымоет, постирает мое платье — и как-то незаметно свернула
Ступив в сырую траву, я ойкнула — и тотчас увидела стоящую у подножия скалы матерую волчицу. Пепельно-серая с бурым загривком и рыжеватыми подпалинами на боках она словно вросла своими крепкими, напряженными лапами в скалу и, слегка приподняв брыдла, показывала огромные и острые, как турецкие ятаганы, клыки, которые, быть может, были белыми, но при багрянце заходящего солнца казались кровавыми.
Глаза ее не отражали света, а горели каким-то внутренним огнем, желтым и злобным, голодным и хищным, полным собственной жизни и обещанием смерти. Взгляд зверя был такой, какой я после увидела всего один раз в течение жизни, да и то у себя самой — много лет спустя, когда жизнь моих собственных детей висела на волоске и никто, кроме меня, не мог их защитить. Я убила, спасая своих сыновей, шестерых мужчин — и никогда не пожалела об этом.
Но в тот момент, когда встретила волчицу, я была еще слишком мала, я еще чересчур любила жизнь и себя в этой жизни, поэтому при взгляде на зверя испугалась и, уставив ей в глаза свой застывший взгляд, стала медленно садиться на корточки, давя в груди рвущийся наружу стон. Рука же моя безотчетно шарила по земле, покуда не нащупала суковатую палку.
И тут волчица прыгнула.
Она неслась, словно стрела, пущенная из лука, молча и неустрашимо, прямо на меня, становясь с каждым мгновением все больше, заслоняя страшными глазами своими и лес, и небо, и солнце, и весь мир…
И когда зверина взлетела в прыжке, разинула пасть и пронзила меня взглядом, я разомкнула свое судорогой сведенное горло, выдохнула, уперла тупой конец палки в землю, а острый выставила вперед…
Хрип, вой… Я полетела спиной в грязь, безвольная и опустошенная, готовая почувствовать лязг зубов на своем горле. Сердце сжалось, руки обвисли, ноги стали мягкими, будто не мои… Закрыла глаза…
Но вода по-прежнему омывала мое тело, текла под спину, приятно холодя шею, затылок, вызывая легкий озноб, сводя лопатки холодом… А где-то рядом хрипело и билось о мои ступни что-то теплое и мягкое.
«Волчица…» — поняла я.
Приподнялась, села, чувствуя холод и боль от удара. Пригляделась…
Острие корявого сука попало волчице в пасть, пропороло зверя насквозь, вышло сквозь зад обмотанное внутренностями, калом и куском языка. Зверина все еще продолжала смотреть на меня с неукротимой злобой, с желанием добраться до моего горла и впиться в него.
Потом глаза ее потускнели, стали серыми, черными, но так и не закрылись. Грудь волчицы опала и застыла.
«Это смерть», — поняла я. Встала на ноги, шагнула к волчице. Толкнула в зверину лоб — и сук под ней обломился.
Недавний враг мой лежал на
Набрала влагу в ладони, выпила.
Тут заметила, что живот волчицы пуст, как пусты и обвислые, изгрызенные соски ее.
«У нее детеныши, — поняла я. И вспомнила, как дней десять тому назад Антонио похвалялся, что побывал в Волчьем распадке и ранил там копьем матерого волка. — Самец погиб, а самка вышла на охоту. Потому и напала на человека».
Солнце село. Мокрое платье прилипло к телу и студило. Я сняла его, сполоснула во все той же окрашенной кровью воде, отжала, одела опять. Теперь, знала я, надо бежать, чтобы тело разогрелось и высушило платье. Не то простыну — и мне конец.
«В прошлом году у нас в деревне умер так священник — отец Леонардо, — подумала, помню, я. — Свалился спьяну в речку, а после выбрался на берег да так под кустиком и уснул. Утром кашлять стал, а через две недели его уже отпевали…»
Побежала, подпрыгивая, крутя руками, словно мельница, чувствуя при этом, как тепло разливается по плечам, скользит между лопаток, протекает по груди, животу, и уж потом по ногам, обхлестываемым долго не желающим высыхать подолом.
Я бежала все время вперед, ожидая, что вот-вот выскочу на знакомую тропинку, чтобы после нестись уже по ней в сторону той дальней деревушки, где в крайнем домике жила моя матушка, такая добрая и такая любимая, тихо прядущая нить по вечерам и поющая тоскливые песни о красавицах-синьорах, ждущих своих женихов да мужей, которые отправились в таинственные страны Востока, чтобы завоевать сердца своих дам на поле брани.
Я была еще слишком юна, чтобы долго и сильно переживать прошедшие страхи. Я бежала и громко кричала боевую песню тосканских лучников, очень удачно ложащуюся в такт моим диким прыжкам и моему бегу, радуясь, что жива, что вот-вот увижу матушку, как вдруг…
… я оказалась опять у того же самого Волчьего распадка возле трупа волчицы, отражающей два маленьких месяца в черной бездне не закрывшихся, растекшихся во всю ширь глаз зрачков.
— Мама! — тихо вскрикнула я.
И лес мне ответил спокойным сытым эхом: «Мама!»
В траве что-то зашуршало, а из кроны ясеня ухнул сыч.
Месяц затянуло облаком — и зрачки волчицы потухли.
Я сделала назад шаг, другой, потом повернулась к трупу зверя спиной, и полезла вверх по косогору.
Мне все еще казалось, что я убегу, оставив навеки этот распадок, чтобы никогда больше не появляться в нем. Земля под ногами осыпалась, мелкие камешки и корешки застревали между пальцев босых ног и больно кололи, заставляя двигаться проворней.
Наконец, рукой я ухватилась за стволик орешника и, подтянувшись, выкарабкалась на гребень. Здесь при свете выглянувшего из-за тучи полумесяца увидела под огромным валуном нечто похожее на маленькую пещерку. Наклонилась…
На меня пахнуло теплом, запахом прелых листьев и еще чем-то диким и гадким, отчего в голове моей замутилось, ко рту от желудка потекла волна тошноты.
Сейчас мне трудно вспомнить и объяснить, почему же все-таки я полезла внутрь пещеры. То ли слишком замерзла в по-прежнему мокром платье, то ли чересчур силен был страх во мне перед мертвой волчицей, то ли поступила я так от отчаяния и от незнания, куда двигаться дальше, — не знаю. Только залезла я в эту дыру, в самую ее глубину, теплую и смердящую, свернулась там клубочком, притомилась, стала засыпать…