Тайна замка Аламанти
Шрифт:
Эта самая десятая ступень показалась мне столь узкой, что я чуть не упала с нее, хотя вряд ли ее размеры отличались от первых восьми. И мысль об этом даже развеселила меня.
Осторожно спустившись еще на две ступеньки, я оказалась, судя по всему, на ровной площадке. Вместо камня под ступнями проскрипел песок. Протянула руку — и наткнулась на вертикально поставленные доски, стянутые между собой железными полосами.
«Дверь», — поняла я.
На высоте лица нащупала металлическое кольцо. Взялась за него и потянула на себя.
Дверь без скрипа, будто только что смазанная, пошла навстречу, впуская в подземелье свет от факелов, развешанных по периметру довольно большой, но из-за обилия столов, шкафов и непонятного назначения на них предметов казавшейся недостаточно просторной комнаты.
В дальнем углу сидел граф и внимательно смотрел мне прямо в глаза.
— Закрой дверь, — тихо и властно произнес он. Я закрыла.
— Иди сюда. Сядь.
Я вышла на середину комнаты и присела на стул с грубой прямой спинкой, стоящий таким образом, что свет от овальных латунных зеркал, развешанных по стенам и отражающих огонь факелов, падал на меня сразу со всех сторон. Графа при этом я уже не видела, а лишь слышала его голос, трижды отраженный и потому какой-то неживой:
— Ты прошла эту дорогу сама, София. И это было первым твоим испытанием, самым простым.
Все это вместе должно было испугать меня, превратить в ничтожество, способное лишь кричать да звать на помощь, но я вдруг совсем некстати вспомнила слова графа о том, что никто не знает всех секретов замка. Еще подумала, что знаю теперь, каким образом исчез сегодня из коридора мальчик, назвавшийся пажом отца. Граф солгал, что тайна подземелий известна лишь членам рода Аламанти, а ложь в устах мужчины — признак слабости. И осознание этого вдруг лишило меня страха перед ним. В конце концов, в объятиях какой-нибудь там Лючии он бывает беспомощным. А я чувствовала себя сильной всегда.
— Слушай и внемли! — говорил он, любуясь раскатами своего голоса. — Ты — ничтожная тварь и, быть может, последняя из рода Аламанти. Другие дети мои не смогли даже дойти до этой двери. Ты будешь жить в нашем родовом доме и постигать мудрость, дарованную членам нашего рода далекими предками, жившими в темные времена вандалов и готов, познавшими тайны бытия и изучившими все знаменья свыше! Ты, рожденная из брюха существа слабого и покорного, наследовала мужество рода Аламанти!..
Речь графа была длинна, но не представляла для меня никакого интереса. Рассказывал он о предках наших, всегда мужчинах, про никчемные их подвиги, про награбленные ими богатства, про непонятные мне козни с людьми, имеющими непроизносимые имена, про чародеев и колдунов, с которыми пращуры наши нашли общий язык и преодолели какие-то там препятствия. Я не поняла почти ничего, но странное дело — достаточно было уже спустя годы оказаться мне в той или иной неприятной ситуации, как я тут же вспоминала историю из этой вот речи отца и, благодаря вспомненному, выпутывалась из самого, казалось бы, безнадежного положения.
Но это будет много времени спустя. А в тот раз я как-то незаметно для себя уснула под голос графа…
Проснулась от резкого оклика и требования, чтобы я открыла глаза и встала со стула. Быстро выполнила приказ, ибо почувствовала гнев графа и желание наказать за невнимание.
Но наказания не последовало. Граф сказал, чтобы я приблизилась к одному из столов и внимательно выслушала.
Стол был ровным. Посереди него во всю длину тянулись две деревянные рейки с лежащим на них свинцовым шариком.
— Смотри! — приказал граф и, взяв большой металлический шар, пустил его вдоль по рейкам.
Мгновение — и маленький свинцовый шарик оказался вдавленным в дерево. Большой же шар докатился до меня и упал бы на пол, если бы я не подхватила его и не села под его тяжестью.
Граф рассмеялся.
— Поднимайся, малышка, — сказал он. — Возьми теперь этот шар и бросай по полозьям в мою сторону.
Так я узнала новое для меня слово «полозья». А когда с трудом поднялась и со всей силой, что оставалась в моих хилых ручонках, толкнула по деревянным рейкам шар, он легко и весело подпрыгивая на невидимых мною ямках, покатился.
Но на пути его оказался шар значительно больших размеров, который, как я поняла, успел поставить граф в то время, пока я сидела с первым шаром на полу. Ударившись о него, мой шар остановился.
— Ты видишь здесь какую-нибудь зависимость? — спросил граф.
Я ответила, что и без этого знаю, что большое способно победить малое, а с равным может и не справиться.
— Если, конечно, не приложит головы, — добавила при этом, отчего граф разразился таким хохотом, что огонь в факелах затрепетал.
— Ай, да девка! — сказал. — А теперь слушай…
И объяснил, что все, что имеет больший вес и в состоянии катиться либо двигаться иным образом, воздействует на препятствия так, что противник либо покорится ему (маленький шарик, например, вдавился в дерево), либо победит его (как мой шар не смог справиться с третьим шаром).
— Это — закон природы, — объявил граф. — Или Бога. И все в мире, включая взаимоотношения между людьми, подчиняется этому закону. Запомни это.
Я конечно запомнила. Но тут же не преминула возразить:
— Если бы в руках у меня сил оказалось больше и я смогла толкнуть свой шар сильнее, то твой шар все равно бы сдвинулся.
Граф обошел стол и внимательно посмотрел мне в глаза.
— А эти свои слова запомни особенно, — сказал он торжественно. — Никто из Аламанти не дошел до этой мысли в первый же день обучения. Ты — первая! — и склонил передо мной голову.
Когда же он поднял ее, то продолжил разговор совсем другим тоном:
— Дочь моя, я вижу, что разум твой светел. Мы быстро разберемся с законами движения. Но я хочу, чтобы ты изучила эту науку основательно. Ибо возвращаться к изученному мы не будем. Потому что главное — это изучить то, что ты назвала силой, способной толкнуть малое ядро так, что оно сдвинет большое. В соотношении размеров этих ядер и наших сил существует некий предел, знать который и есть счастье наивысшее. Я хочу передать тебе это знание.
И мы продолжили опыты…
Сейчас, когда я уже по собственному почину спускаюсь в эту комнату, мне и самой кажется смешным всякое воспоминание о том, с какой истовой страстью воспринимала я все те знания, что вбивал вы мою голову отец. Но тогда смех графа доводил меня до белого каления. Я была готова убить его, если оказывалось, что я чего-то недопоняла. Но — Боже мой! — как я ликовала, если до какой-нибудь закономерности додумывалась самостоятельно, если опыт, который мы проводили вместе, оказывался понятным мне без разъяснений.