Тайна затворника Камподиоса
Шрифт:
Чем дольше он наблюдал за происходящим, тем сильнее охватывало его чувство, будто его присутствие может каким-то образом лишить это действо внутренней чистоты. То, что здесь происходило, не предназначалось ни для его ушей, ни глаз.
Он осторожно отступил к своей корзине, поднял ее и направился к лагерю.
Вопреки своему обыкновению он не стал открывать ставенок на своей стороне повозки. И сидел при тусклом сумеречном свете. Ему хотелось заснуть и проснуться совсем здоровым.
Целый день у него болело горло, и он заподозрил,
Ему вспомнилась Тирза, которая осталась у костра с остальными, чтобы обсудить дальнейший маршрут.
Тирза...
Тирза – великолепная рассказчица. Минувшими вечерами они подолгу засиживались у костра, не замечая течения времени. Он поймал себя на том, что часто отвлекался от того, о чем она говорила: его опьянял запах ее густых черных волос...
Лаванда. От ее волос исходил дурманящий запах лаванды. А ее кожа, рот, ее губы, так выразительно произносившие слова, которые были исполнены для него особой прелести, – все это делало ее восхитительной и желанной. Как странно, что он не оценил всей ее прелести с первых же дней...
Чем она сейчас занимается, о чем думает? Как глупо, что сейчас он не может быть рядом с нею и со всеми остальными. Но ему непременно нужно выздороветь! Завтра утром к нему опять придут пациенты, которые рассчитывают на его помощь. Он обследует их вместе с Тирзой. Тирза... Лежа на спине, он мысленно видел ее перед собой. Да так отчетливо, будто она и впрямь зашла сейчас на его половину. Как в тот самый день, когда он прописал ей сидячие ванны. Поздно вечером, думая, что никто ее не видит, она подняла юбку, чтобы вытереться полотенцем. Но он все видел, он так и не заставил себя отвести глаза. И, как часто бывало в последние дни, снова перед его взором возник блестящий шелковисто-черный треугольник, и он представил себе, как это было бы – проникнуть туда глубоко, совсем глубоко...
Каким недостойным, греховным мыслям он предается! Но ведь это всего лишь мысли, его мысли, которыми он ни с кем не поделится, и тем более с Тирзой, которой до него, скорее всего, и дела нет.
Он почувствовал сильнейшее возбуждение – то ли от этих мыслей, то ли начала действовать микстура с беленой... Нет, это его охватило желание! Будь Тирза здесь, что бы он ей сказал?
«Я тебя видел, – сказал бы он. – Видел твой сладкий передок, в который я с наслаждением вонзил бы свой член и промерил его глубину. А он бы нанизывался на меня, захватывал и никогда больше не выпустил!» Чушь! Но мечтать не запрещено.
– Я знаю, что ты на меня смотрел, – раздался тихий голос. – И мне это было приятно.
Игра воображения! Витус схватился за свой член, который стал упругим и твердым и пульсировал от желания. Он уже хотел доставить себе облегчение, но тут другая рука мягко отклонила его руку. Сон или реальность?
– Вот! Как ты вылечил меня, так и я хочу доставить тебе удовольствие, – сказала Тирза мелодичным голосом. Он услышал шелест материи, когда она подняла свою юбку и медленно, очень медленно, села на него...
Она лежала на руке Витуса, теребя волосы на его груди.
– Я знала, что так будет, – прошептала она. – Я столько дней об этом мечтала!..
Витус страстно поцеловал ее в губы.
– Я тоже все время мечтал об этом, но и подумать не смел, что ты тоже хочешь меня...
– Дурачок... – Она приподнялась и провела рукой по губам, потому что поцелуи Витуса были крепкими и жесткими, у него совершенно не было опыта.
– Я просто не могла дождаться, когда я избавлюсь от своих болячек. Вчера вечером я впервые за все время ни на что не могла пожаловаться. И, как видишь, мне сразу удалось соблазнить тебя.
Витус рассмеялся. И снова крепко обнял ее и прижал к себе.
– А что будет, когда придет рассвет? Все изменится?
– Что может измениться? – говорила она, покрывая поцелуями его грудь и плечи. – Сейчас мне хочется, чтобы время вообще остановилось.
– Тирза... Какое красивое имя... – прошептал он.
– Это еврейское имя. Предки мои долго жили в земле, которая называется Палестиной. И многие женщины из наших носят это имя. – Она взяла его правую руку и принялась ласкать его пальцы и дуть на них. – А как у тебя с горлом? Лучше?
– Да, – он поцеловал ее в губы, на этот раз нежнее. – К счастью, я смог вчера вечером пополнить в лесу запасы трав, так что у меня есть все для хорошей целебной микстуры.
Он вспомнил, что наблюдал тогда за ней, оставаясь незамеченным.
– Между прочим, я видел тебя тогда вечером, только я не хотел мешать тебе, потому что ты и была в отчаянии и пела такие грустные песни.
– О-о! – она отпустила его руку. Он почувствовал, как она внутренне напряглась. Но тут же отошла. Она легонько поцеловала кончики его пальцев и положила его руку себе на грудь.
– Ты видел поминальный плач, – сказала она. – Если гитан, то есть один из нас, цыган, умирает, обычай требует, чтобы он был оплакан песней. Так же, как другой обычай велит нам сжигать на кострах наших покойников. Но когда моего отца убили, для этого не было времени, и поэтому я часто пою этот плач, когда вспоминаю о нем. – Тирза еще теснее прижалась к Витусу. – Плач, который ты слышал, называется квехьо. Это особое выражение нашего горя.
Он чувствовал, как бьется ее сердце у него под рукой.
– Но при этом ты как-то странно притоптывала ногами.
– То, что ты видел, мы называем фламенко. В этом танце мы выражаем наши чувства. Фламенко состоит из трех элементов: из kante, то есть пения, из baile, то есть танца, и toque, то есть музыкального сопровождения, – в основном мы танцуем под гитару. Конечно, самый главный элемент – это пение, а потом уж музыка и танец.
– Это не похоже ни на какой танец или музыку, которые я видел или слышал до сих пор.