Тайна
Шрифт:
Вечером, вернувшись на квартиру, он увидел Любу, которая в слезах сидела в пустой комнате. Рядом были раскиданы чемоданы, какие-то коробки и сумки. Он растерянно огляделся и только тут вспомнил, что к их приезду у него ничего не готово. К тому же он обещал встретить их на вокзале. Маша сидела на кровати и играла с куклой.
– Как мы будем тут жить? – глотая слезы, спросила Люба.
– Я встретил Олю, – тяжело сказал он, и после этих слов весь груз, который он в одиночестве держал на плечах, рухнул. – Она лежит в моей больнице. Ей очень плохо.
– Олю? – Глаза Любы широко распахнулись, она в изумлении уставилась на мужа, мгновенно забыв все собственные неурядицы. – Олю Акимову? Она здесь?
Он покачал головой, присел рядом и взял ее за руку.
– Она в очень тяжелом состоянии. Не в сознании…
Слезы жены сразу высохли, и она принялась возбужденно расспрашивать об Оле. Серафим Иванович и сам знал немного. Они потеряли Ольгу из виду, когда ее увезли с собственной свадьбы, и могли только догадываться, как сложилась ее дальнейшая судьба. Уверены они были только в одном, что там, в Норильске, она была абсолютно здорова, и все предположения Тихона Алексеевича про наследственность и какую-то детскую болезнь были абсолютной ложью.
– Только вот не знаю – сознательной или нет, – вздохнул Серафим Иванович, – но, думаю, скоро это выяснится.
Первый шок у Любы прошел, на место удивлению пришла боль сопереживания, она неожиданно снова расплакалась, и Серафиму Ивановичу пришлось утешать ее.
– Мы должны помочь ей, – заявила она, слегка успокоившись, – ты ведь вылечишь ее?
– Я рад, что ты так думаешь. Я сделаю все, чтобы к Ольге вернулась память, – задумчиво сказал Волынский. – Вообще, я все для нее сделаю…
– Папа, а кто эта Оля?
Незаметно к родителям подошла Маша, про которую Серафим Иванович и Люба совсем забыли, и оказалось, что все это время дочь внимательно слушала их разговор.
– Это, малыш, один очень хороший человек, – сказала Люба, – и ты появилась на свет благодаря помощи этой женщины.
А потом они втроем, успокоившись и поужинав, чем бог послал, мирно заснули на продавленном старом диване.
Государственные интересы
На следующее же утро Волынский занялся обустройством их быта. Относительно быстро квартира стала вполне пригодной для жизни – сделали косметический ремонт, выправили окна, приобрели кое-что из мебели. Жизнь постепенно входила в новую колею. В больнице он тоже начал наводить порядок, к тому же теперь он мог заняться своей любимой работой. За всеми этими хлопотами он ни на минуту не забывал об Ольге.
Теперь у Волынского появилась цель, и он счастлив был самозабвенно служить ей, даже не осознавая до конца, что Ольга, теперь уже без ее на то воли, в очередной раз спасает его – на сей раз от бессмысленности и обреченности жизни.
Пациентку Акимову перевели в отдельную палату. У нее появилась сиделка, которая должна была неотлучно находиться при ней, постоянно следить за состоянием больной и докладывать о малейших его изменениях. Персоналу больницы профессор пояснил, что это очень интересный медицинский случай и он берет его под особый контроль.
Но оказалось, что вылечить Ольгу было не так-то просто. Хотя Волынский и не переоценивал свои возможности, но даже он не ожидал, что ее состояние практически безнадежно.
Он пробовал то один метод, то другой, но ничего не получалось – женщина была как будто наглухо заперта в своем безумии. Если бы он не помнил ее здоровой и жизнерадостной, то начал бы сомневаться в том, что эта задача ему по силам.
– Ее сумасшествие – это замок, окруженный глубоким рвом. Кажется, что этот замок неприступен, но там внутри душа, которая хочет вырваться наружу. Она живая и она хочет к нам, хоть внешне это может быть незаметно, – объяснял он по вечерам дочери, которая живо интересовалась ходом лечения. Но сам он почти уже не верил в успех…
Шли дни, недели, месяцы. В состоянии Ольги ничего не менялось. Волынский был близок к отчаянию.
В тот вечер он в очередной раз листал историю болезни Ольги, каждую строчку которой теперь знал наизусть. Потом с досадой отбросил ее на край стола – очередной метод, на который он возлагал надежды, ничего не дал. Ему казалось, что где-то там, между строк сухих медицинских отчетов, скрыта причина того, что с ней творится. Ведь явно с Ольгой проделывали рискованные, если не сказать изуверские, эксперименты, искорежившие ее психику. Не может быть, чтобы она ни с того ни с сего впала в такое состояние. Он мучительно пытался понять, что с ней произошло, и не находил ответа.
Все чаще червь сомнения точил его: ведь дар Ольги – ноша тяжелая, такую не каждый может нести. А что, если она не выдержала, сломалась? Ведь она столько всего испытала – тюремные ужасы, разлуку с любимым, дочерью, с матерью и братьями… Такое не всякий здоровый человек вынесет. А ей еще приходилось жить с бременем своих необычных способностей. Это так только кажется, что подобные способности легко даются, что дар, доставшийся человеку по каким-то тайным неведомым причинам, легок и отмеченным им людям хорошо. Если посмотреть на их жизнь внимательно – то тяжелее всего приходится талантливым и одаренным. Они не защищены, открыты для всех и для всего. А толпа ведь таких, непохожих, не любит.
Он тяжело вздохнул и посмотрел на часы. Надо бы уже давно отправляться домой – что тут высиживать? И так все шепчутся, что, мол, неспроста профессор к семье не спешит, каждый день допоздна сидит в больнице.
И все чаще и чаще он натыкается на недоумевающий взгляд жены – она, конечно, сама просила его помочь Ольге, но не с такой же одержимостью. Тем более, похоже, что случай безнадежный.
В больнице кое-кто опускался уж совсем до неприличных скабрезностей – скорее от скуки и желания праздно почесать языком, конечно, нежели из злобы, но все равно было неприятно. Поговаривали, что профессор тронулся в уме, влюбился в ведьму, и у них теперь амуры.